Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

мало, что один вечер с радиатором лишил бы нас всех света. Я все время думаю о хорошей прислуге, чтобы освободиться, но, увы, это только мечта пока. Ведь все сами: и стирка, и шитье, и чинка (!!), ужасная чинка одежи (!) все на мне. Когда сама не стирала, а брала девчонку, то все белье воняло мылом, и я его потом перестирывала. Кроме того, массу тратят всего. Что взять с наймита?

Зимой все будем сидеть у одного стола под одной лампой. Не мыслю себе возможным работать. О ферме писать мне кажется интересным и заманчивым. Начала бы тогда издалека: как мы вообще на нее попали. Промысел и чудо Божие было. И хотела бы чуточку дать общего здешнего быта, чуточку семьи и родовых фанаберии, о сусальных типчиках-«героях» в павлиньих перьях и т. д.

Потом у меня целая серия рассказов давно уже просятся наружу. Назвала бы «Натюрморт». О здешних «мертвецах». Наши жадно ждут всего «о загранице». Надо им знать правду. Выздороветь кое от чего и поучиться кое-чему тоже. Но когда, когда? Когда возьмусь за акварель тебе? Безумно сама хочу. «Для» Dr. Klinkenbergh’a давно один рассказ писать хотела, и тоже не могу собраться. Вернее, из его рассказов вычерпнула тему. У меня гостит моя золовка. Порой жалею ее, порой злюсь. Все они горя не видали, оттого и бесятся с жиру. Отчасти… Ее усталость я понимаю и за нее жалею, но есть и другое. Блажь. Они жили близ Arnhem’a и Apeldoorn’a. Возьми карту Голландии и ты увидишь, где Garderen, a если его не пометили, то смотри, приблизительно, м. б. стоит Stroe или Putten? Последний почти целиком сожгли немцы. Мы живем между Utrecht и Culemborg. Shalkwijk длинная деревня, вдоль канальчика и тянется на 4–5 километров… Ее, противоположный нам, конец упирается в реку, Leek, собственно продолжение того же Рейна. От Утрехта 12 километров на юго-восток должно быть, или больше на юг.

Нас залили рейнской водой. Осень в этом году не золотая. Листва скрючилась и падает какими-то серо-грязными обрывками на землю. Этого очаровательного золотого туманца над водой не было и нет. А я так любила в светлое сентябрьское утро сквозь осиянный розовым солнцем туманец видеть золотую сетку. Даже каштаны, всегда такие красивые, как-то очень затрапезно оголились.

Но представь: на полупогибшем моем жасмине, где появились в 2–3 местах несколько листочков, вдруг вылупились бутоны цветов! Как жизнь берет свои права! Как это трогательно и мило. Ах, как предвкушаю твои гимны всему в чудесных твоих «Путях Небесных»! Лучшей книги я не знаю.

Обнимаю тебя, мое любимое солнышко. Твоя Оля

[На полях: ] Умоляю тебя, Ванюша, не шли мне ничего из съестного и сахару не надо! У нас все есть!!!!

Если моя американская золовка пришлет мне фильмы[161], то снимусь в русском костюме для тебя.

106

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

14. XI.45

Дорогая моя Олюша, прости: всего было — мешало написать тебе. Недели две болел, — режим нарушил, валялся. Но, главное, _с_н_о_в_а_ перерабатываю и переписываю «Пути». То, что у тебя, это лишь «черновое», я торопился слать тебе, боясь _в_с_е_г_о, — а теперь жму и влагаю, так что разбиты главы, добавляю, _я_с_н_е_е_ вижу — _ч_т_о_ надо. Глав выйдет не 27, а свыше 30. Теперь, отделано и переписано нерушимо свыше 100 стр. 2 недели чинилась машинка, было много корреспонденции, срочной. Когда _в_с_е_ будет закончено — 2-дя часть — пришлю тебе, но ты мне верни, т. к. у меня всего 2 экз. — из-за бумаги и — нетерпения. На днях ты должна получить посылку — без возражений! — нового состава — типа «Вашингтон», т. к. прежний состав изменен, — это очень часто теперь в обществе, которое посылает по заказу Швейцарии. Но там почти все стоящее.

Получил нововышедшую книжку из Швейцарии — «Ам Меер» — «На морском берегу», по издательским условиям — с купюрами, маловажными. Как-нибудь соберусь — вышлю. Моя переводчица парижская480 очень затянула работу с переводом, а ее ждут в Швейцарии — ознакомиться. Опять канитель с фильмованьем, — надоело мне все это, особенно когда я _в_е_с_ь_ в работе над «Путями». Это хорошо, т. к. я с этой — «правки» — какой уже! — с разбегу — в 3-ю часть! Такой характер: не могу отходить, иначе охлаждаюсь, и надо долго «включаться».

Страшно мешает — должен сам себе все готовить, для питания, — старушка — два раза в неделю всего. Это мое му-ка! Снова, на зиму, разделил квартиру, ючусь в половинке, чтобы согреться. Холод — яд мне. Тревожусь за тебя и — негодую — на тебя же! Смо-три… сырость все в тебе может сломать. Хоть на 3 холодных месяца уезжай в тепло. И начни писать. Мне надоело об одном и том же… Нет, все не так: совсем не надо начинать с «адама»… — о ферме: как «мы приехали» и прочее. Чушь! Тогда начинай уж с прабабушки… _Н_а_д_о_ — начать «в ходу»… ферма _ж_и_в_е_т… и дальше, кусочками, можно вписывать, что потребуется. Пример: _к_а_к_ начал я «Солнце мертвых»… Главное — живая жизнь «фермы»… а «ферма» — это как бы символ — для тебя, внутренней, — а уж плевать, как читатель __п_о_й_м_е_т. Понимающих — 1 процент, всегда! Ты не сознаешь еще, какой тебе про-стор! — в этой работе. Обо всем можешь говорить… вплоть до «тупиц и скряг жизни». _Т_ы_ — _л_ю_б_и, о чем пишешь, страдай вместе со всем. Когда втянешься — увидишь, как _л_ю_б_и_ш_ь_ и заставишь полюбить и со-страдать. Мелочей нет для жизни — все _о_д_и_н_а_к_о_в_о, до сгорающего в огне прутика! Ты «фермой» можешь дать _т_а_к_о_е_ опустошение _ч_е_л_о_в_е_к_а, и такое его — наполнение! Камень и — _с_е_р_д_ц_е! Я уже _в_с_е_ вижу… И если бы я хоть в одну десятую знал «технические», т. е. бытовые условия ваши, и не было бы у меня «Путей», я дал бы «ферму»! Не разбрасывайся. — Чудесно твое отношение к людям. В частности, хотя бы к этому свекру… Иначе бы ты не была _О_л_е_й. И плюй на все злыдни. Оставайся собой. И будет прекрасно. — Горе мое, боль… — снова испортилась машинка! Не вскакивает «язычок», через который протянута лента, не прыгает, не поднимает ее, и рычажок с буквой — бьет в пустое место! Что за досада! Насколько опять я выбит из колеи! Сейчас должен идти к переводчице, она [мне] носила чинить к своему мастеру! Это ужас для меня. Я заболею снова…

Спешу с письмом. Ивик завершил на днях Sorbonne, с отличием, — и — для меня нежданно! — уже «professeur»