Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

поцелую… «нахолостую». «А кУму не сенца… — хотелось бы мясного… да… „про запас“ Лиса — ни слова!..»478 А-а-а-а… запас-запас… да не про нас. Вот идиот!.. Молодая душа… дурацкая… _ч_е_г_о_ думает..! Акварельку пришлешь… — поцелую миллион раз, до «расцеловки»… до… разъятости… до… — обмиранья.

Чудесны цветы… — мне Юля привезла… — но ты лучший из всех… Дурка, душись, все духи вылей на себя! Для тебя я ездил искал, «вырывал»… а ты… хранишь. Изволь для меня, — !!! — душиться до головокружения. «Душистый горошек» все томится, слышу — шепчет: «хочу… вылиться на девочку Олю… на ее нежное тельце… на ее головку… умную… а ты меня держишь в ящике, где белье… чистое, правда, но в ящике! распакуй, мне душистому, душно!.. я люблю солнце и женские глаза… (* Ка-ков! А я и еще что-то, — душку, душу, сердце, и… — жгучесть чудесной.) я был когда-то бабочкой… порхал по ветерку, покачивался на своей шероховатой ножке… я хочу _о_т_д_а_т_ь_с_я… — ишь, чего захотел! — _е_й_… пусти меня… вы-пусти… и я так задышу… задышу… — это моя песня, моя молитва!..» Ольга, да скажи тем идиотам, кому-нибудь, — пусть кто-нибудь заедет. Жду, когда бы можно было послать пакетом.

Ольгуличка, как люблю!..

Твой идиот В.

Что за день! 4 часа, сколько солнца. На воле — до 20. Мой лимон растет, и пальмочки.

105

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

19. Х.45

Родной Ванюша, не знаю, с чего и начинать. Ежедневно и ежечасно рвалась тебе писать, но… захваченная рукописью твоей, хотела писать ее закончив… Получила 10-го окт… Спасибо, спасибо, спасибо!!!! Неотрывно, как и первую часть, я ее так, ткнувшись на свою постель (ибо как схватила у почтальона, так и «удалилась в келию»), и, просидев на краешке, запоем и читала, забыв все… Я нахожу, что II ч. прекрасна. Ты все чего-то куксился, что… «не длинно ли»? Ни малейшего чувства о длинности не возникает. Прекрасно. Я довольна всем… ходом, рамкой, красками, не говоря уже о содержимом. Оно… выше похвал. Именно это глупое слово «довольна», — (пусть не покажусь тебе заносчивой) выражает тут хорошо мое чувство относительно всего «прикладного». Я часто думала: как будет то или это… воображала себе… Превосходно ты Дашеньку «растишь», и Виктор — мой любимец, хорош. Очень верно, не поспешно, но очень последовательно его прозрение, восхождение за Дари. Это трудно, рискованно было давать?? Ах, как ты там о грибах и прочем… Ваня, Ваня… Ты сам живешь и чувствуешь с ними, в них. Как рада я, что Виктор именно пошел за Даринькой. Не знаю почему, — нравится он мне с самого начала. Я еще больше тебе напишу, конечно, о романе, перечитав еще и еще… Вся эта неделя сплошь эмоции такого высокого калибра. В воскресенье вдруг забежал Dr. Klinkenbergh, — только что вернулся из Швейцарии, ехал к умирающей его приятельнице. Передал всем нам по письму от И. А… Сережи не было дома, и до вчерашнего вечера мы не могли еще узнать, что в его письме стояло. Читали друг другу, наслаждались, толковали, перечитывали. В среду Dr. Klinkenbergh заехал специально рассказать о своем свидании с И. А. и просидел вечер. Он по-юношески взят Иваном Александровичем, как-то влюблен в него, не мог связно рассказать, перебивал сам себя. Привез мне 3 книги его… самых-то хватающих сердце. Все на немецком языке… Klinkenbergh читал их уже в Швейцарии, — обворожен, бия себя в грудь, вскрикивал, что обожает русский народ, что от общения с такими людьми, он стал богаче духовно, стал лучше и чище. Это такой-то сам святой! Он удивительно прост, доступен даже слишком. Хамы наступить ему на ноги смогут. Что-то его И. А. обо мне расспрашивал и о всех. Не знаю что. Dr. Klinkenbergh сказал: «я все рассказал, что знаю». Dr. Klinkenbergh преувеличенно хорошего мнения обо мне, это напрасно, я ценю больше объективность, а он создает какие-то свои убеждения о моей «доброте». Он приехал к нам от умершей только что его… не знаю, кто она ему была… во всяком случае, друг. Он прекрасно говорит по-французски, и если бы ты ему написал, то, уверена, он был бы рад. Только не упоминай ничего об умершей, что ты о ней от меня слыхал, — в Shalkwijk’e и то уже достаточно ему было горько от всяких замечаний и недомолвок по ее и его адресу. Мне было бы неприятно, если бы он и во мне увидал «кумушку». Я ему о тебе говорила, какой ты исключительный писатель. Он тоже, как и ты, советует мне работать над писанием.

Ванёк, Ванёк, опять ты за подарки! Душистый горошек обожаю, но… зачем ты?.. Толен на тебя произвел лучшее впечатление479, чем ты ждал? Я же тебе уже о нем писала, что за зиму увидала его ближе (еженедельно ездил ко мне за провизией) и узнала с другой стороны. Фася недалекий, хоть и милый человек. Она его ничуть не понимает и всем, даже малознакомым сразу же представляет: «Мой муж очень добрый, всем помогает, но… знаете, у него ужасный нрав и т. п.». Этим летом он признался мне, что живет в вечной тревоге за Фасю, т. к. только он знает диагноз врача. У нее падучая, и она сама не должна этого знать. Только режим и покой могут ее спасти от частых припадков. Он боится панически, чтобы какой-нибудь профан-врач не бухнул ей об эпилепсии, т. к. очень хороший специалист от этого велел ее беречь. А Фася беззаботно утомляет себя ерундой и болтовней, стремясь вечно выискивать новых и новых врачей. Русские ее друзья бывают обычно долго и во всякое время и потому, естественно, вызывают раздражение мужа. Он, конечно, голландец, со всеми присущими им, и нам чуждыми, свойствами, но он любит ее очень, вечно озабочен ею, и, кроме того, он застенчив. Оттого и его неуклюжесть. К, нам, и ко мне в частности, он очень мило относиться стал с зимы, стараясь отблагодарить (сверх платы) всем, чем только мог.

Фася его совершенно не знает, и когда-то увлекалась пустеньким музыкантиком… Часто плакала, чувствуя себя под «гнетом» мужа. Он строго ей запрещает нарушать режим, для здоровья ее, а она видит в этом только его безграничный деспотизм.

Ванечек, твои советы мне удрать от сырости я понимаю, но это невозможно.

Все наше житие держится только беспрестанными заботами о хозяйстве меня и мамы. Никого мне не найти, чтобы заменить нас (ибо я не смею и думать взвалить все на маму), — прислуги избаловались легкой жизнью донельзя. В Голландии нет такого угла, где бы топили вдоволь. Электричество дают так