Наперекор судьбе - Пенни Винченци

Равным образом не было и двух одинаковых зенитных орудий. Они узнали, что возраст зенитных пушек определяет характер стрельбы так же, как и возраст человека – его поведение. Один удачный выстрел еще не означал, что следующий будет таким же, потому что за это время ветер успел поменять направление и азимут тоже стал другим. Все это было трудным, но чертовски интересным и волнующим. К тому же премудрости зенитной стрельбы обладали еще и прекрасным терапевтическим эффектом. Как-то вечером Барти обнаружила, что за несколько недель ни разу не вспомнила о Лоренсе.

Они с Парфитт успешно прошли весь цикл здешней подготовки и теперь шагали к железнодорожной станции, чтобы отправиться в Англси. Там был настоящий полигон, устроенный на скалах, обращенных к морю.

В первый же день пребывания на новом месте с ними беседовал молодой и довольно симпатичный офицер. Правда, содержание беседы особых симпатий не вызвало. Офицер говорил, что в подразделении к мужчинам и женщинам предъявляются одинаковые требования. Никаких скидок на «женскую слабость». Они будут работать плечом к плечу, выполняя совместные задачи, а если понадобится, то и погибнут вместе, защищая свою страну. После беседы возникла тягостная тишина. Даже Парфитт присмирела.

Здесь же они узнали, что такое испытание грохотом, «отделяющее женщин от девчонок». Испытание было довольно пугающим. Его еще называли «орудийной застенчивостью». Если ты, находясь позади четырех орудий калибром 3,7 дюйма, могла выдержать их одновременный залп, значит зенитная артиллерия – это твое место. Барти считала, что сможет. Но испытание не исчерпывалось одним только грохотом. Близость стреляющих зениток тоже действовала угнетающе, особенно когда из магазина вылетала раскаленная, дымящаяся гильза, распространяя удушливый запах кордита и смазки. Все это было неотъемлемой частью зенитного огня. Все это глубоко проникало в тело и душу, внося сумятицу в ощущения. Барти разработала свою стратегию, позволявшую ей сосредоточиться умственно и физически. Несколько девушек так и не смогли приспособиться и заработали состояние, близкое к военному неврозу. В Эшингеме Барти видела таких мужчин, вернувшихся с Первой мировой войны. Их отличала замкнутость, отрешенность и довольно сильное дрожание рук и головы. Девушки, не прошедшие испытания, должны были искать себе другие армейские специальности. Парфитт им ни капельки не сочувствовала, отпуская презрительные замечания в их адрес.

Правила безопасности требовали затыкать уши специальными резиновыми затычками. Затычки выдавали всем, но ими почти никто не пользовался. С заткнутыми ушами невозможно было услышать команду, важные сведения, предостережения. Барти научилась обходиться без затычек и только молила Бога, чтобы ее служба в зенитной артиллерии не привела к полной глухоте.

Однако полная глухота все же лучше, чем полная слепота. Когда Барти думала о Ките, у нее сжималось и ныло сердце. Вряд ли ему нужно ее сочувствие. Беспомощное сочувствие, которое она тоже ощущала физически. Оно было чем-то похоже на сильную головную боль, отдающуюся в висках. Ей предоставили краткий отпуск «по семейным обстоятельствам». Барти ехала в Эшингем, вспоминая заразительные улыбки Кита, его смех, жизнерадостность и любознательность… Увиденное ее шокировало. От прежнего Кита осталась лишь оболочка. Он едва ответил на ее приветствие. И ни тени улыбки.

Барти знала, что ей с ним придется нелегко. Она приготовилась быть тактичной, мягкой, внимательной к каждому произнесенному ею слову и действию, но на деле все оказалось гораздо хуже. Кит почти не слушал ее, почти не желал отвечать на вопросы, отмахивался от всех ее предложений. Он не желал гулять, не желал, чтобы она ему почитала, включила радио, завела проигрыватель. За полчаса, проведенных с Китом, она устала сильнее, чем от упражнений на плацу. Найдя предлог, чтобы уйти из его комнаты, Барти отправилась к леди Бекенхем, но та не выразила ей ни малейшего сочувствия:

– Конечно, с ним трудно. Мне ли этого не знать, когда я общаюсь с ним каждый день! Ничего удивительного. А ты чувствовала бы себя по-другому, окажись в его шкуре? Я вела бы себя точно так же.

– Да, я с вами согласна. Но что с ним будет дальше? При таком отношении к окружающему миру, как у него сейчас, ему будет не выбраться из тупика.

– Дай ему время, – бодро возразила ей леди Бекенхем. – Время творит удивительные чудеса. Посмотри сейчас на Билли. А помнишь, в каком состоянии он был?

– Помню. Но вы предложили ему серьезное дело. Он обрел надежду. И потом, он остался без ноги, а не без глаз. Не представляю, что сейчас могло бы заинтересовать Кита. Чем ему заниматься всю оставшуюся жизнь?

– Я пока тоже не представляю. Но ведь был же какой-то композитор, который глухим писал музыку.

– Бетховен, – подсказала Барти. – А тете Селии удается хоть как-то до него достучаться?

– Не больше, чем тебе. Она приезжает сюда каждые выходные, сидит с ним часами, но и к ней он относится ничуть не лучше… Жалко парня.

– Может, он хочет вернуться домой?

– Совсем не хочет. Здесь ему лучше. Сказал, что здесь ему спокойнее. И уж конечно безопаснее. Он обязательно выправится. Я уверена. Просто ему нужно найти что-то, что его увлекло бы. Барти, когда ты доживешь до моего возраста, сама убедишься, что человек приспосабливается к любым обстоятельствам и находит себя. Иначе и быть не может. Не будет же Кит всю оставшуюся жизнь сидеть и злиться на весь мир. У него мозги не выдержат.

Барти улыбнулась и подумала, до чего же удивительная женщина леди Бекенхем. Должно быть, ей больше восьмидесяти, а ведь до сих пор управляет Эшингемом, как молодая. Во все вникает, всеми командует, даже школа почти наполовину перешла под ее начало. Когда нужно, помогает лорду Бекенхему и его отряду самообороны. И при этом постоянно возится с лошадьми и до сих пор ездит верхом. Врач запретил ей верховую езду, сказав, что падение с лошади может иметь фатальные последствия. Она ответила, что верховая езда – это ее здоровье, а жизнь в кресле равносильна смерти. Больше врач разговоров на эту тему не заводил.

– Знала бы ты, какая умница наша Иззи. Она единственная, с кем Кит соглашается говорить. Только между нами: это очень расстраивает Селию. Я думала, может, пример Билли хоть как-то поможет Киту. Где там! Почти сразу дал ему от ворот поворот. А у старины Билли свадьба на носу. Знаешь, наверное.

– Да, и это так здорово, – сказала Барти. – Я очень счастлива за них. Джоан – замечательная девушка. Она по-настоящему любит Билли… Ну что, сделаю еще одну попытку пообщаться с Китом. А потом мне надо уезжать. К вечеру я должна быть в части.

– Нравится армейская жизнь? Бекенхем тебе черной завистью завидует.

– Очень нравится. Я просто в абсолютном восторге, – сказала Барти, припоминая лексикон близняшек.

Бой прислал новое письмо: такое же холодное и отстраненное. Он писал, что получает непродолжительный отпуск, после чего его полк будет передислоцирован. Обстоятельства могут сложиться так, что он в течение длительного времени не сможет получать отпуск и приезжать, поэтому он обязательно хочет повидать детей. И вновь он просил Венецию позволить ему пообщаться с ними без нее, надеясь на ее понимание. По рассказам Генри и Ру, он понял, что она очень редко бывает в Эшингеме, поэтому для нее не составит труда выполнить его просьбу. Поскольку дом на Беркли-сквер теперь закрыт, Бой предполагал остановиться у своего лондонского друга. «Представляю, какого пола его друг!» – горестно сетовала Венеция Адели. Далее он писал, что уехать ему придется еще до Рождества, а потому подарки детям он пришлет на Чейни-уок. Наверное, ее не обременит отвезти их затем в Эшингем.

И больше – ни слова.

Венеция встала, держась рукой за ноющую спину. Слава богу, что у нее есть работа, позволяющая отвлечься. Иначе она бы совсем рехнулась.

Военные будни Барти, как ни странно, оставляли достаточно времени для развлечений. В ближайшем к части городке субботними вечерами устраивались очень даже недурные танцы. Поначалу она – да и не только она – испытала некоторый шок. За это время Барти привыкла, что ее окружают люди в форме. У себя в части они тоже танцевали, и это выглядело вполне нормально. Здесь же «девушки цвета хаки» в некрасивых туфлях и толстых чулках рисковали остаться неприглашенными. Так оно и было. Защитницы Англии сидели в ряд и с завистью поглядывали на местных девиц, принаряженных и с тщательно завитыми локонами. Бросив на них презрительный взгляд, Парфитт окрестила их «курицами недорезанными».

Выпив по несколько порций в баре, Барти и Парфитт уже собирались сесть на ближайший автобус и ехать обратно в казарму, когда к Парфитт подошел молодой офицер.

– Вы позволите вас пригласить? – поклонившись, спросил он.

– Приглашайте. Мне не жалко, – со свойственной ей прямотой ответила Парфитт и довольно неуклюже закружилась с ним в вальсе, то и дело подмигивая боевым подругам.