Время смерти - Добрица Чосич

Генерал Мишич:

— В таком случае я бы принял их отставку.

Воевода Путник:

— На какой рубеж вы хотите отвести армию?

Генерал Мишич:

— Я предлагаю оставить на рассвете горную цепь по линии Сувобор — Раяц — Проструга и отойти на позиции перед Горни-Милановацем.

Воевода Путник:

— Опять как человек и солдат сербский я вам говорю… Ей-богу же, подумайте о целостности фронта и линии нашей обороны, о судьбе Третьей и Второй армий, задумайтесь об этом. Если вы отойдете, их фланги окажутся совершенно оголенными. Абсолютно голыми. Тогда лишатся смысла все наши усилия и все наши жертвы. А что будет с Ужицкой группой? У нее на плечах Потиорек за два дня доберется до Чачака. И на другой день нам придется оставить Белград. Что это у вас за самоубийственная стратегия, где ваша стратегическая логика, ну подумайте, Мишич?!

Генерал Мишич:

— Согласно моей стратегической логике, воевода, события ни в коем случае не развивались бы так, как вы утверждаете. Почему соседним армиям понадобилось бы отступить? Почему потребовалось бы оставлять Белград?

Воевода Путник:

— Ну а что было бы, Мишич?

Генерал Мишич:

— Мы создали бы крепкий, надежный фронт Первой армии, где она сумела бы отразить любое наступление и, выждав благоприятный момент, двинуться вперед. Противник же вынужден будет растянуть и разбросать свои войска по высокогорью, лишенному дорог, чтобы подтянуть артиллерию. Снег и мороз сожрали бы у него все силы, собранные для наступления. Иными словами, он попал бы к нам в ловушку и расчленение сил для него оказалось бы пагубным. Ударная мощь его резко бы сократилась. Возник бы моральный кризис.

Воевода Путник:

— Продолжайте, продолжайте.

Генерал Мишич:

— Что, разумеется, помогло бы нам на других участках фронта. Остальные армии укрепились бы и получили возможность ударить по растянутому и плохо прикрытому флангу противника. И такой удар Потиорек не сумел бы выдержать. Его разгром стал бы неминуем.

Воевода Путник:

— Все, что вы предлагаете, нереально, достойная поручика авантюра. Опасная оптимистическая комбинация, мой Мишич. Для осуществления подобного стратегического предприятия должен вмешаться сам господь бог, да еще не без помощи всех богинь вашей удачи вкупе с их сестрами-случайностями.

Генерал Мишич:

— Не понимаю вас совершенно.

Воевода Путник:

— Да, да, именно так. Только азартные игроки да совершенно отчаявшиеся люди могут и смеют питать надежду без всяких на то оснований, полагаясь на союзников — удачу и случай.

Генерал Мишич:

— А разве я, воевода, напоминаю вам впавшего в отчаянье человека или азартного игрока?

Воевода Путник:

— Вы старый солдат, Мишич, и негоже вам сейчас предаваться собственному тщеславию. Это приличествует поручикам на променаде с дамами. Слушайте меня, я не кончил. Пожалуйста, овладейте собой и подумайте трезво, что вы отлично умеете делать. Нам приходится считаться со временем. Нам нужно стремиться максимально обессилить противника и избежать его решающих ударов. У швабов земля горит под ногами. Русские спихивают их с Карпат. Наступление Балканской императорской армии провалилось. Теперь время работает на нас. Давайте разумно его использовать.

Генерал Мишич:

— Время никогда не работает на маленьких и слабых. Они сами должны работать и на себя, и на время.

Воевода Путник:

— Отоспитесь как следует, Мишич. Доброй ночи!

С позиций, которые вчера пришлось оставить без боя, всю ночь доносились хрюканье свиней, блеяние коз, мычание коров. Многие в роте Луки Бога считали, что это бродит по горам заблудившийся скот, который гнали убегавшие от неприятеля крестьяне, и вызывались разыскать его, чтобы после многих дней, проведенных на черствых галетах и черносливе, съесть кусок жареного или вареного мяса. Однако Лука Бог, устроившись с постовым в брошенной сторожке, не разрешал уходить с новых рубежей; он распорядился рыть окопы на Превин, не позволив даже подремать возле костров. Поутру ожидалось наступление больших сил противника по гребню Сувобора, и четвертый батальон окапывался, чтобы оказать должную встречу. А накануне Лука Бог с какой-то особенно горькой ожесточенностью клялся и грозил Ивану Катичу и Богдану Драговичу, что ни живым ни мертвым не уйдет с Превии.

Сыпал снег, было темно и хмуро, поскрипывали заступы; солдаты рыли окопы, сидя спали; взводные Богдан Драгович и Иван Катич будили уснувших, поторапливали копавших и вели разговор о тяжело раненном майоре Гавриле Станковиче: если подобные люди погибают, зачем тогда для Сербии такая победа? Иван утверждал, что поражение неизбежно; Богдан держал про себя аналогичный вывод.

На рассвете с неприятельской стороны опять донеслось хрюканье и петушиный крик.

— Братья, мы победим на Сувоборе! — громко и радостно воскликнул Савва Марич.

Солдаты молчали.

— Что случилось, Савва? — подошел к нему Иван.

— Швабы голодные, господин взводный!

— Откуда вы знаете?

— Вы слыхали хрюканье и кукареканье? Послушайте, как этот баран по-германски блеет.

— Ну и что?

— Это же не свиньи хрюкают, и не петухи кричат, и даже не баран блеет. И ввечеру не свиньи и не коровы голоса подавали. Это голодные швабы, господин взводный! Застряли у них обозы в снегу, сумки с провиантом пустые, вот они и кричат, скотину подманивают. Ищут, что бы заколоть для котла. Слушайте, слушайте! Разве ж это свинья или баран? Есть бог на небе, есть. Не помню я, чтоб до святого Николы такой снег выпадал. Надо же, именно в эти дни снега по пояс навалило.

Иван молчал; хрюканье и блеянье и ему казались подозрительными, хотя он не знал, какие на самом деле голоса у животных.

Измученные бессонницей, голодом, тяжелыми земляными работами, солдаты не придали значения наблюдениям и выводам Саввы Марича. К рассвету они вырыли свои норы и скрючились в них, надеясь чуть подремать. Иван Катич примостился возле Саввы и, накрывшись полотнищем палатки, уснул под тихий шорох падающего снега.

А когда рассвело, противник густой толпой без единого выстрела высинил Превию, очевидно уверенный, что сербы ночью отступили. Швабы просто-напросто пораньше встали и двинулись вперед вразброд, без всякого порядка, намереваясь занять еще один склон и тем самым подтвердить свой бесспорный захват Сувобора. Савва Марин первым их заметил: вражеские солдаты двигались вяло, неторопливо, запорошенные снегом, кашляя и переговариваясь между собой.

— Взводный, идут! — толкнул он Ивана.

Сбросив с головы палатку, Иван попытался встать на ноги.

— Где?

— Вон! Пятеро! Буди ребят! Подпустим ближе.

Через запотевшие стекла очков Иван смутно различал голубые фигуры, которые, покачиваясь из стороны в сторону, приближались к окопам. Он выбрался из окопа. С бьющимся сердцем переползал от солдата к солдату, будил их, тормошил, остерегал:

— Швабы! Смотри, вон! Бери на мушку, но не стреляй, пока не подам сигнала. Передай дальше.

Потом он вернулся к Савве Марину и прицелился в голубой призрак. По голубым призракам, не по людям — огонь. Вражеские солдаты остановились, словно вслушиваясь в завывания ветра. Может, о чем-то договаривались, однако в цепь не разворачивались. Оглядывались, видимо кого-то спрашивали. Или поджидали. Иван дрожал всем телом от мысли, что вот сейчас он будет стрелять по ним, как по мишени на учебном стрельбище; он может убить любого, кого выберет сам, чтобы убить. По его команде уложат по меньшей мере человек двадцать. Даже в своих «Истинах» не посмеет он записать, как однажды спозаранку на Сувоборской Превии, на торжественно белом снежном поле, по его команде было убито три десятка неприятельских солдат. Люди, люди. Ужасно. Но возможно. Его волновало это ощущение своей силы. И он испытывал еще какое-то чувство. Жуткое. Посмотрел на Савву Марича; тот прижался правой щекой к прикладу, и спокойствие, завладевшее им, концентрировалось в его лице. Это убежденность, а вовсе не ненависть, подумал Иван и вдруг почувствовал уверенность и силу через какой-то миг отдать команду. Он должен и может это сделать. За спиной у вражеских солдат, которые по-прежнему стояли, сбившись в кучу, раздался крик офицера:

— Вперед! Вперед! Вы даже ветра боитесь!

Настолько Иван понимал по-немецки, он не видел этого офицера, но хотел бы увидеть, хотел бы в него прицелиться. Солдаты толпой двинулись вперед. Медленно, нерешительно.

— Без команды не стрелять! — тихо произнес Иван, прижимаясь щекой к прикладу, в прорезь мушки он искал офицера, того, который не боится ветра, не боится обнаженной белизны Превии. Снег налипал на стекла очков, он почти ничего не видел, но именно в этого храбреца хотелось ему прицелиться; бесшумно подступившие вражеские солдаты представлялись ему голубыми и белыми пятнами, все менее напоминая людей. Нужно дождаться этого храбреца, которому не страшен даже ветер.