Дом Ветра (СИ) - Савански Анна

Онор Дю Салль умер от сердечного приступа во время обхода своих владений. Так, в двадцать семь лет Элеонора стала вдовой, она уже давно не верила в любовь, разочаровалась в ней и считала ее чем-то ненужным. Ей от мужа, кроме памяти, не досталось ровным счетом ничего. Похоронив его, Нэлл показалось, что она сняла с себя кандалы, приковывающие крепко к той жизни, которой она не жила. Она снова окунулась с головой в лондонскую атмосферу, с жадностью глотая воздух свободы. Эдит же выводило из себя поведения невестки, будто бы потеря мужа для нее ничего не значила, но для нее любовь прошла так давно, что смерть Онора стала чем-то естественным. Они много ругались, и частенько ей приходилось запираться в спальне, избегая домогательств мужа. Тогда секс был для нее чем-то грязным и развратным, и он уходил в другие места, где бы его могли ублажить. Она поняла: главное для него в женщине — то, что находится между ног. Онор умер, и она была свободна, но только от него — ни от Дюсаллье и Эдит. Она оказалась между двух дилемм: бросить дочь и навсегда уехать отсюда либо остаться здесь и стать такой же, как Эдит.

Она вздрогнула, обернувшись, увидела Эдит, та гневно смотрела, Нэлл отвела взгляд: какое ей дело, подумаешь, грезит.

— Теперь ты живешь так, как я хочу! — прогремела Эдит.

Нет, она не хочет и ей плевать на все и всех, она собрала чемоданы и уехала в Лондон без Виктории. Франция так и не стала ей родной.

Она вернулась в родной дом, к своей семье, теперь никто не имеет право ей указывать, она ветер, она свободна, и никто не посмеет руководить ею. Элеонора, выдержав траур месяц, устроилась работать помощником психолога, сколько лет она бездарно потеряла из-за Онора и его склочной мамаши, сколько пусто прожитых дней, сколько несделанных дел! Все зря. Все из-за проклятой любви. И зачем она ей нужна, если ее нет, если все это оказалось мифом, выдумкой, ложью? Есть только расчет, только он! И она докажет это всем, потому что ее жизнь одна сплошная трагедия, один сплошной фарс, и она намерена с этим разобраться, пока жизнь совсем не потеряла смысла.

***

Лето 1961.

Так прошел еще год. У Роберта и Флер стали портиться отношения. Она больше не хотела детей и стала спать в другой комнате. Но основная причина была вовсе не в этом: Флер теперь боялась смотреть в глаза Роберта, ее мучили чувство вины и чужое внушение, поэтому ей было проще закрыться.

В то утро все в ее жизни переменилось. Это был июль, детей не было в Лондоне, и она лежала в постели, нежась в лучах солнца и вспоминая безумную ночь, когда она была в объятьях своего зверя — Роберта. Распахнулась дверь, и она увидела Армана на пороге их огромной спальни, Флер натянула на себя простыню, но мужчина, подойдя, резко отбросил ткань в сторону. Женщина испытала настоящий ужас, когда его руки скользнули по ее ногам, по ее обнаженному телу, которое еще хранило тепло Роберта; Флер попыталась возмутиться, но Арман накинулся на ее, как зверь на добычу, она лишь мечтала, чтобы Роберт не вернулся и не увидел эту возню. Она спала до брака с Ришаром, но это было в далеком прошлом. Арман, получив свое, сел рядом, став объяснять, что произошедшее было не таким уж страшным, что все так делают.

— Флер, ты умная девочка, супружеская измена — это норма, ты сама знаешь это, ты же спала с художником до свадьбы, — она лишь хлопала глазами, удивляясь, откуда он все знает.

Ночью, когда пришел Роберт, она представила, как он будет овладевать ей и поймет, что до него ей владел Арман, она испытала панический страх, и единственным оружием оказалась раздельная постель. В тот день она сослалась на головную боль, а потом уже стала находить тысячу причин, пока не хлопнула дверью перед носом Роберта. Конечно, в день перед свадьбой она изменила Роберту, но тогда все было по-другому, Ришар для нее был не простым человек, а Арман просто изнасиловал ее в ее же спальне. После этого он еще раз изнасиловал, умудрившись застать одну поздно вечером в галерее, а потом еще раз, в Аллен-Холле, когда дом был полон гостей. Ей было противно от самой себя, она ненавидела себя и Армана, но не смела никому сказать. Почему, часто задавала вопрос Флер, но не было ответа.

— Флер, милая девочка, — Арман погладил ее по щеке, лапая грудь. — Все же хорошо. Я давно пылаю страстью к тебе, удовлетвори меня — или я сгорю.

— Он твой друг, ты, чудовище! — он зажал ей своей большой ладонью рот.

— Когда-нибудь вся ваша семейка упадет, — прошептал он ей в ухо. — Поверь, этот день приближается.

— Ты ошибаешься! — она так хотела сказать Роберту, что он за человек, но не решалась, не решалась признаться Роберту в своей измене с его другом. Ведь вторая ложь всегда чудовищней первой.

— Нет, милая, вы своими руками разрушите все, и все, все, что вы хотели, будет для вас иллюзией, все ваши идеалы о крепкой семье превратятся в прах, — Арман отнял свою руку от ее рта. — До скорых встреч, дорогая.

Бетти в ту пору исполнилось восемь, и она начала учиться и серьезно заниматься музыкой, она видела, как ругаются родители и как отец уходит из дому. Роберт часто срывался на старшую дочь, Бетти росла другой, ее не интересовали медицина и дела отца, его мечта вырастить из нее помощника разбилась. Он пристрастился к картам, из дому стали пропадать ценные вещи, а иногда появлялись огромные пачки смятых купюр. Флер стояла вечерами у окна и ждала его, она еще надеялась на сохранение мира в доме, но спокойствия не было. Алиса, любимица отца, постоянно перетягивала одеяло на себя, и Бетти часто доставалось от Роберта. Бетти росла стойкой, и Флер почему-то стала склоняться на сторону младшей дочери, отвергая сильную натуру Бетти.

Еще теплилась слабая надежда на то, что это первые трудности, с которыми они вместе справятся, еще все можно было исправить, вместе все можно преодолеть, но почему-то все понеслось кувырком. Грусть сменяется на радость, слезы — на улыбку, после черной полосы всегда следует белая. Все проходит, все приходит, теряя что-то, мы всегда находим новое. Мир менялся, приходили бурные шестидесятые, времена великих потрясений и открытий, а за ними богемные семидесятые, но самых маленьких Лейтонов это мало интересовало, им было все равно, какая партия у власти и почему Виктор ругает профсоюзы, они, дети, жили в своем мире, смотря еще не извращенным возрастом взглядом. В их мире не было политики и настоящих обид, они не страдали, как взрослые, но это еще будет. И жизнь, что они так любили, ударит по ним больнее, чем они ожидали. На долю этого поколения выпадет много боли и взаимных обид. Крепкие, неразлучные друзья... Их настигнет ненависть, а любовь и похоть станет оружием в этой борьбе, пожалуй, самым жестоким и беспощадным.

Но сейчас еще не пришла та юность, когда все будет разрушаться, в это время они беззаботно бегали, наслаждаясь невинностью своего возраста; пока все просто, но время летит быстро, и мы не замечаем, как наши дети вырастают и становятся другими. Лето прошло, как одно сладкое мгновение, оставив в их памяти лишь райское напоминание о том, что Эдем есть, и это детство, потому что совсем скоро им придется спуститься с небес, перестать парить и научиться ползать в пошлом, грязном мире.

Они взрослели, а ветер перемен приносил не лучшие времена. Скоро прочный мир рухнет, не станет души у семьи, и без нее все будет не так, как прежде. В это лето все были счастливы, в этом безмятежном состоянии они долго не пробудут, ветер принесет разрушение, беды и слезы.

Глава 43

Рассужденьями чувств не объяснишь. О любви толковать нечего.

Шарлотта Бронте. «Городок»

Октябрь 1961.

Все приходит, все уходит, все забывается, все остается неизменным для кого-то, все прощается кем-то, все побеждает добро. О сладкая иллюзия, мираж, затерянный в огромной пустыни лжи и боли оазис! Что такое счастье? И как его достичь? Все ли можно забыть, или что-то не стирается из памяти? Как начать жить после боли, как снова поверить в себя и раскрыть душу? Как не потерять себя в новом жестоком мире? Неужели это — тот мир, который они построили? Неужели это все они? Одни вопросы, ни одного ответа. Одни думы, ни одного решения. Одни одиночества, как крепости, ни одного сближения, как оружие разрушения. Что-то стало путаться, в какой-то другой цвет окрасилась жизнь, что-то ужасное вползало в их души.