Секретная миссия Рудольфа Гесса - Питер Пэдфилд

В конце того месяца Гесс написал еще одно прошение об освобождении, адресованное главам четырех союзных держав. С 1941 года, когда он уехал в Англию, прошло сорок пять лет; полжизни прожил он в разлуке с семьей. Теперь он был стариком девяноста двух лет, остаток жизни (сколько там ему осталось) он хотел бы провести в кругу семьи, познакомиться с внуками, которых никогда не видел. Если это невозможно, добавил он в заключение, он хотел бы получить четырехнедельный отпуск, чтобы побыть в семье. В течение этого времени, обещал он, не будет никаких интервью и политических выступлений.

Но его не выпустили. Когда его здоровье вызывало опасение, как это случилось в марте 1987 года, его помещали в специальную палату, специально оборудованную для него в Британском военном госпитале. С помощью достижений современной медицины в нем поддерживали жизнь.

В то утро, понедельник 17 августа (последнее в его жизни), медбрат, алжирец по имени Абдалла Мелаухи, ухаживавший за ним уже пять лет, заступил на дежурство, как следует из его собственного рассказа, в 6.45. Британский начальник охраны отметил в журнале, что вошел в тюремный коридор в 7.20. Гесс находился в туалете, Мелаухи подождал, пока он выйдет, и, проводив в умывальную, помог умыться и одеться. Потом он проводил его в амбулаторию, где взвесил, измерил кровяное давление, пульс, температуру, побрил, подстриг волосы и сделал ежедневный массаж тела, после чего выдал таблетки для сердца и другие лекарства. Утро ничем не отличалось от ему подобных.

Объективно Гесс имел больше, чем когда бы то ни было, оснований надеяться на освобождение. В январе Вольф Рюдигер обратился с петицией в советское посольство в Бонне и впервые получил ответ; он был в форме приглашения посетить советское посольство в Восточном Берлине. Связавшись с посольством, он договорился о встрече в их консульстве в Западном Берлине, назначенной на 31 марта, в этот день был запланирован визит к отцу. Там ему сказали, что принципиально отношение советского правительства к делу его отца не изменилось: война стоила Советскому Союзу двадцати миллионов жизней. За время жизни одного-двух поколений об этом не забудешь. Возможно, что в памяти и третьего, и четвертого поколений Гесс еще будет оставаться символом прошедшей войны.

Хотя дело внешне представлялось безнадежным, Вольф Рюдигер был рад уже тому, что Советы согласились обсудить его. Тем временем советский президент Михаил Горбачев заявил о своем желании покончить с "холодной войной", и 13 апреля западногерманский еженедельник "Дер Шпигель" опубликовал заметку о том, что Горбачев рассматривает вопрос об освобождении Гесса. Предполагается, говорилось далее в сообщении, что он пришел к выводу, что акт милосердия по отношению к Гессу будет воспринят во всем мире как гуманный жест. Когда летом того года в Москве с официальным визитом находился президент Западной Германии, Рихард фон Вейцзекер, он вручил Горбачеву досье по делу об освобождении Гесса. Хотя документы были приняты с неохотой, фон Вейцзекер усмотрел в этом благоприятный знак, поскольку в прошлом русские лидеры от подобных жестов просто отмахивались.

Наконец в июне "Радио Москвы", вещающее на немецком языке, дало ответ на обращение члена ассоциации "Свобода Рудольфу Гессу"; суть его сводилась к следующему: последнее заявление Михаила Горбачева позволяет надеяться, что "ваши давние старания освободить военного преступника, Р. Гесса, вскоре увенчаются успехом". Вольф Рюдигер предположил, что "Радио Москвы" не могло сделать такое сенсационное сообщение, предварительно не согласовав ответ с высшими инстанциями в Кремле.

Как следует из регистрационного журнала охраны, Гесс в то утро в сад, как обычно, не спустился. В то утро о самоубийстве он не помышлял, поскольку попросил принести ему бланк для заказа необходимых на неделю принадлежностей. Список его потребностей включал тридцать пакетов бумажных носовых платков, три рулона туалетной бумаги, лист писчей бумаги и линейку. Часы показывали 10.20 утра. Поскольку был понедельник, если бы он не сделал обычного заказа на неделю, это вызвало бы недоумение. Как свидетельствуют дежурные записи, в 10.40 Мелаухи вкатил в его камеру завтрак, и Гесс попросил его купить новый чайник, поскольку старый некоторое время был неисправен — странная просьба, если человек задумал самоубийство.

В 12.15 дежурившего у дверей камеры американского охранника по имени Джордан сменил британский охранник Миллер. В апреле Гесс пожаловался на Джордана коменданту и позже приложил письменную жалобу с просьбой уволить его: все остальные солдаты были дружелюбными и вежливыми, писал он, а Джордан был груб, провоцировал его и представлял опасность для его здоровья.

Вероятно, Гесс после обеда, как обычно, спал, когда в тот день Джордан снова заступил на дежурство. Должно быть, около двух он поднялся, так как в десять минут третьего в сопровождении Джордана он спускался в сад. Что произошло дальше, сказать невозможно, потому что показания и свидетельства, собранные специальным следственным отделом британской военной полиции, и последующий анализ полученных показаний, сделанный детективом, главным суперинтендантом Скотленд-Ярда, Говардом Джонсом, закрыты для широкого ознакомления. Возможно, Гесс и Джордан медленно дошли до скамейки на центральной дорожке за тюремным блоком, где он любил отдыхать.

В давно канувшие в Лету дни, которые сегодня кажутся другой жизнью, он сиживал там вместе со Шпеером и наблюдал за птицами на деревьях, слушал их пение; "Как в раю", — записал изумленный Шпеер его высказывание, сделанное почти тридцать лет назад одним весенним утром. В другой раз он сидел на скамье, согнувшись в три погибели от боли, и стонал, так продолжалось до тех пор, пока ему не пригрозили карцером, если он не пойдет вместе с другими работать.

Здесь же, оставшись единственным в Шпандау узником, он сидел с бывшим американским комендантом, Юджином Бердом, который спросил его однажды, правда ли, что он поклялся, что если выйдет на свободу, то никогда не будет держать птиц в клетках.

— Да, — кивнул он.

Берд вел с Гессом регулярные беседы, желая, как он признался узнику, из первых рук получить информацию о его жизни, чтобы потом исправлять неточности, допущенные авторами, не имеющими возможности узнать правду о его полете. Тогда едва ли Гесс мог рассказать ему всю правду. Чтобы защитить фюрера и оправдать собственный просчет, он давно окутал себя такой броней полуправды, что, вероятно, сам в ней потерялся. От прямых ответов он воздерживался, и острые углы были сглажены. Когда Берд спросил, не знал ли Гитлер о полете, Гесс заверил, что не знал. Если бы Гитлер знал о его плане, то непременно арестовал бы. Он вез письмо герцогу Гамильтону, с которым виделся во время Олимпийских игр в Берлине, но не помнил, что было в нем.