Чтобы люди помнили - Федор Раззаков

Он занимался с дочкой Оксаной, но мы никогда не сюсюкали. Она в восемнадцать лет вышла замуж. Отец спросил: „Где вы будете жить? На что?“ И вот так они с мужем стали справляться сами. Она училась и работала. Никогда не просила денег. Лёня иногда скажет: „Может, им денег дать?“ А я в ответ: „Дадим, когда попросит“. Но она не просила…

Я вам больше хочу сказать: он меня воспитал. Он никогда не делал замечаний, никогда не учил, но он всегда выражал своё отношение. Например, он терпеть не мог кого-то за глаза обсуждать. Если я, например, говорила о ком-нибудь, что вот он такой-сякой, поступает непорядочно, Лёня всегда останавливал меня: „Ну хорошо, что ты предлагаешь? Убить его ты не можешь, изменить тоже. Ну вот он — такой. Все разные. Он — такой“. Он как-то любил людей со всеми их недостатками…

Я никогда не ревновала Лёню, никогда. А Лёня очень любил красивых женщин. Не то чтобы он бросался на них, но он любовался ими…

У него на столе могла перегореть лампочка, а он говорил: „Слушай, Нинок, там у тебя лампочка перегорела“. Он прекрасно водил машину, но когда с ней что-то случалось, мог прийти и сказать: „Нинок, у тебя там что-то капает“. Я спрашиваю: где, что? „Ну не знаю, — говорит он, — я посмотрел, а там внизу что-то мокрое“. А что капает — антифриз или масло, — его это не интересовало…

Конфликты у нас бывали. Всему виной мелочи. Представляете, человек, собираясь по делам, первым делом надевает ботинки. И потом: „Ой, Нинок! Я папку забыл! Извини, я очки в комнате оставил. Будь любезна, принеси записную книжку…“ И так до бесконечности! И каждый день!».

После распада СССР и разъединения «Мосфильма» Гайдай мог возглавить какое-нибудь собственное объединение, как это сделали его коллеги — Р. Быков, В. Наумов. Но он этого не сделал. Говорил: «Зачем я буду заниматься тем, чего я не умею».

В ноябре 1993 года Гайдай угодил в больницу. И домой оттуда уже не вернулся. Вот как об этом вспоминает Н. Гребешкова:

«У Лёни было воспаление лёгких — они наполнялись жидкостью, ему делали откачку. Я ночевала в больнице. Раз в три-четыре дня уезжала домой, ночью стирала пижамы — Лёня очень потел — и утром ехала к нему. Постепенно он стал поправляться. В один из вечеров (19 ноября. — Ф.Р.) говорит: „Ты сегодня поедешь домой?“ — „Да, только накормлю тебя ужином“. Было шесть часов, а ужин в половине седьмого. Лёня читал газету, потом спрашивает: „Какая у нас почва на даче?“ — „Там, где растёт трава, кислая. А где грядки, — отличная земля“. — „Знаешь, я посадил вот такие чесночины. Но в этом году снега не было, они же вымерзнут“. Понимаете… ничто не предвещало беды. И вдруг он закашлялся. А у Лёни была аритмия сердечная. И я всё время боялась, как бы не случился инфаркт. Я подбежала к нему: „Не напрягайся, откашляйся“. И вдруг он у меня на руках обмяк. Я: „Лёнич, Лёнич, ну что такое?“. Побежала за врачами. Это оказалась тромбоэмболия лёгочной артерии — иными словами, тромб заклинил артерию. Я потом врача спрашивала: „А можно было спасти?“ — „Нет, это произошло в одно мгновение. Даже если бы он разрезанный лежал на операционном столе, мы всё равно не смогли бы увидеть, в каком именно месте этот тромб“.

Я была рада, что Лёня не мучился. И ещё хорошо, что всё произошло на моих глазах. Иначе бы я думала: „Он звал на помощь, а ему не помогли“. А ещё, когда Лёня ушёл из жизни, я подумала: „Как хорошо, что я смогла его похоронить. Если бы я была первая, то что бы он делал?“.

Потом я поняла: надо радоваться, что он прожил хотя бы до 70 лет. Был раненый (на фронте Гайдай подорвался на мине. — Ф.Р.), перенёс туберкулёз лёгких… Весь больной, начиная от макушки и заканчивая пятками…»

Гайдай не дожил совсем немного до того времени, когда его фильмы стали вновь чуть ли не еженедельно демонстрироваться по Центральному телевидению. Правда, доживи он до этого, то ничего, кроме морального удовлетворения, он бы не получал. В одном из интервью Н. Гребешкова заявила: «Фильмы моего мужа показывают по телевидению, они выходят на видеокассетах, но я ничего не получаю ни от телевидения, ни от кино, ни от продажи кассет. Мне кажется, что это несправедливо. И я ходила выяснять. Но мне сказали, что платят только живым, а нам ничего не положено, хотя все документы по наследованию авторских прав у меня на руках».

Павел Луспекаев

Павел Борисович Луспекаев родился 20 апреля 1927 года в Луганске. В начале 40-х годов окончил Луганское ремесленное училище. Подростком попал в один из партизанских отрядов, неоднократно участвовал в боевых операциях в составе партизанской разведгруппы. Во время одного из боёв был ранен. После выздоровления был определён на службу в штаб партизанского движения 3-го Украинского фронта.

В 1944 году Луспекаев оставил военную службу и осел в Ворошиловграде — его зачислили в труппу местного драматического театра. В течение двух лет, пока там находился, сыграл несколько ролей, среди которых самыми заметными были: Алёшка в спектакле «На дне» М. Горького и Людвиг в постановке «Под каштанами Праги» К. Симонова.

Летом 1946 года Луспекаев приехал в Москву и подал документы в Театральное училище имени М.С. Щепкина. По свидетельству очевидцев, он был преисполнен решимости обязательно поступить, хотя прекрасно понимал все свои огрехи — у него была специфическая южная речь, грубые манеры и недостаток общего образования. Но Луспекаев и не думал сдаваться. Вспоминает Р. Колесова:

«Называют фамилию: Луспекаев. На сцену вышел молодой человек с большими горящими глазами. Худой-худой, длинный-длинный. И начал читать. Это было удивительное зрелище. Читая басню, он жестами иллюстрировал каждое слово и изображал то действующее лицо, от имени которого читал. Показывал руками, как летают птицы, как звери шевелят ушами или вертят хвостом.

Потом он читал рассказ Довженко… В профессиональном смысле это было чтение абсолютно неграмотного человека (хотя Павел уже работал два года в театре), но… человека огромного дарования. Его темперамент захватывал, его обаяние завораживало. Но что это? Руки забинтованы. Константин Александрович Зубов спросил Луспекаева: „Что у вас с руками?“ Луспекаев ответил: „Ожог“. Но Зубов был человеком весьма опытным и, сразу определив „болезнь“, сказал: „А ну-ка, молодой человек, развяжите-ка руки, всё равно мы знаем, что это татуировка!“ Потом Павлу было задано несколько вопросов, на которые он очень остроумно ответил, и… был допущен к экзаменам по теоретическим дисциплинам.

На экзамене по литературе абитуриенты писали сочинения. Павел взял лист бумаги, написал два-три слова, долго сидел, а потом сдал экзаменатору чистый лист. Василий Семёнович Сидорин сказал, что за чистый лист он не может поставить даже единицы. На что К.А. Зубов бросил: „Изобретайте, что хотите. Я всё равно его возьму!“ Луспекаев был принят».