Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан

Вся карьера Бетмана проходила на гражданской службе сначала в Пруссии, а затем в Германии, и у него почти не было опыта ведения международных дел. Он неуклонно двигался вверх по карьерной лестнице с помощью незаурядного ума и трудолюбия, а также благодаря крепким семейным связям, включая связи с самим кайзером. В возрасте 18 лет Вильгельм подстрелил своего первого оленя в усадьбе Гогенфинов семьи Бетман-Гольвег, расположенной к востоку от Берлина, и с тех пор часто посещал ее. К 1905 г. Бетман был поразительно молодым министром внутренних дел Пруссии; в 1907 г. он стал министром внутренних дел всей Германии, а затем, в 1909 г., – канцлером. Альберт Баллин – ведущий гамбургский бизнесмен и друг уходящего в отставку канцлера – назвал Бетмана «местью Бюлова» и сказал, что у того есть «все качества, которые делают честь мужчине, но вредят государственному деятелю»[1244]. Это было жестоко, но не так уж несправедливо.

Высокий и внешне импозантный, Бетман производил впечатление сильного прусского государственного деятеля. И хотя когда он был ребенком, его собственная бабушка воскликнула: «Что будет с Теобальдом? Он такой некрасивый!», повзрослев, он превратился в солидного мужчину, с продолговатым лицом, седой бородой и усами[1245]. Однако за этим фасадом скрывался достаточно хрупкий человек, который в детстве испытывал сильные головные боли и всегда беспокоился о своем здоровье. По природе он был глубоким пессимистом и мучился сомнениями в отношении себя, будущего своего класса и страны. Считается, что он не сажал деревья в Гогенфинове, когда унаследовал поместье, потому что ожидал, что Россия захватит его раньше, чем те достигнут зрелого возраста. При каждом повышении по службе он задавал себе вопрос, не накажут ли его боги за то, что он получает не по способностям. Став министром внутренних дел Пруссии, он заявил, что «каждый день болезненно ощущал несоответствие между способностями и обязанностями»[1246]. Склонность к меланхолии и самоанализу, боязнь близких отношений с другими людьми, присущие ему в молодости, так и не покинули его полностью. И хотя он был умным и образованным человеком с сильными нравственными устоями, все равно испытывал трудности в принятии решений. «У меня есть хорошие решения, – писал он, будучи еще студентом, близкому другу, – и я намерен осуществить их»[1247]. Хороших решений было недостаточно, друзья и враги говорили о склонности Бетмана откладывать действия. Жена Бюлова сообщала, что мадам Бетман по секрету сказала ей, что не хотела, чтобы Теобальд принял должность канцлера. «Он всегда такой нерешительный, сомневающийся, так подвержен волнениям по пустякам, что временами не знает, что делает. Ну, это уже стало семейным анекдотом»[1248].

Даже более решительный человек, чем Бетман, имел бы проблемы на посту канцлера. Проблемы, присущие правительственной системе Германии в то время, если уж на то пошло, были сложнее, чем раньше. Кайзер, его свита и министры-фавориты были независимыми деятелями и часто действовали против канцлера. Раскол в рейхстаге углублялся, и социал-демократы получали в нем все больше мест на выборах. Налоговая система нуждалась в реформировании, чтобы давать поступления, необходимые правительству для вооруженных сил и социальных программ. В широких слоях немецкого общества старые консервативные классы вели решительные арьергардные бои в защиту своих полномочий и положения, тогда как средний и рабочий классы настаивали на их большей доле для себя. Бетман пытался справиться с требованиями, поступавшими к нему со всех сторон – от кайзера, его коллег и из рейхстага. С ростом рядов Социал-демократической партии, особенно после 1912 г., у него стало больше проблем с рейхстагом, чем у Бюлова, и он не имел тесных отношений со своим сложным господином. Ему было труднее, чем предшественнику, справляться с импульсивным кайзером, что неоднократно приводило к затруднениям и трениям[1249].

Бетман занял свою должность, со злостью сказал Бюлов, «не как породистый рысак, не как скакун, а как тягловая лошадь, которая медленно и упорно бредет, еле волоча ноги, потому что не видно препятствий»[1250]. В этом замечании брошен камень в прошлое Бетмана, который был не таких благородных кровей, как предыдущие канцлеры Германии, хотя правильно женился – на женщине из старинной аристократической семьи, жившей по соседству. Клан Бетман-Гольвегов возник в XVIII в. как семья процветающих франкфуртских банкиров и через несколько поколений переместился в класс крупных землевладельцев. Дед Бетмана был выдающимся юристом и ученым, которому Вильгельм I пожаловал дворянский титул, а отец потратил свое значительное состояние на покупку имения Гогенфинов и стал по титулу, если не по рождению, прусским помещиком (юнкером). При Бетмане-старшем Гогенфинов стал процветающим имением приблизительно с 1500 жителей. Будущий канцлер вырос в большом особняке XVII в. и получал образование у частных учителей, пока его не отправили в закрытое учебное заведение, которое видело свою задачу в том, чтобы подготовить отпрысков знатных семей к государственной службе – либо военной, либо гражданской. Бетман впитал много предрассудков своего класса, нелюбовь к коммерции или евреям, например. «Вы знаете, что я не благородных кровей, – объяснял он одному своему соученику, – но, когда все функции внешней жизни осуществляются в привилегированном кругу, безрассудно и неправильно ступать за эту черту даже одной ногой»[1251].

И хотя Бетман, как и его отец, часто находил речи прусских реакционеров о своем собственном мире абсурдными, он неизменно оставался приверженцем консервативных взглядов. Ему многое не нравилось в современном мире, например его материализм, но он пытался найти способы перекинуть мостик между традиционными и новыми ценностями. Будучи подростком во время объединения Европы, позже он стал пылким националистом и оставался таковым. В 1877 г., когда какой-то фанатик предпринял попытку убить кайзера Вильгельма I, Бетман написал близкому другу о своем потрясении: «Я не могу поверить, что наш любимый немецкий народ не способен быть одним Volk (народом) и одним государством». Он сожалел о разногласиях в политике Германии и сокрушался «о презренных социалистах и неуверенных доктринерах-либералах»[1252]. Как гражданский служащий и государственный деятель, он работал ради единства и мира в обществе, надеясь, что, проведя скромные реформы и улучшив жизнь бедных классов, он сможет завоевать их преданность государству.

Взгляды Бетмана на внешнюю политику были просты: мир предпочтителен войне, но Германия должна быть готова воевать, если не поможет дипломатия, и защищать свои интересы и свою честь. Германия, как сказал он кайзеру летом 1911 г., когда второй марокканский кризис углубился, не может позволить себе отступить, потому что «наша репутация в мире непозволительно пострадает не только в настоящем, но и для всех будущих наших дипломатических действий»[1253]. Той зимой, до того как «Пантера» совершила свой прыжок к Агадиру, Гарри Кесслер имел долгий разговор с Бетманом на банкете в Берлине. Канцлер был умеренно оптимистичен в отношении международной арены: он понимал, что отношения Германии с Россией улучшаются. И некоторые доказательства этого действительно были: годом раньше Николай нанес Вильгельму визит в Потсдаме, и две страны пришли к соглашению о строительстве железных дорог в Османской империи, сняв таким образом причину напряженности, и немцы также пообещали, что Германия больше не будет присоединяться ни к каким агрессивным шагам со стороны Австро-Венгрии на Балканах[1254]. И, как сказал Бетман Кесслеру, Великобритания вполне может прийти к более разумному взгляду на Германию. Россия все еще представляла собой угрозу англичанам в Индии и других регионах, и этот факт в конце концов мог принести лишь пользу Германии: «Они должны чувствовать себя совсем неуютно и тогда обратятся к нам. Вот на это я и рассчитываю»[1255]. Бетман, в отличие от многих соотечественников, не испытывал ненависти к Великобритании (в действительности он отправил своего сына учиться в Оксфорд), но видел в ее союзе с Францией и Россией угрозу для Германии и надеялся развалить его. Во время марокканского кризиса Ратенау – выдающийся и глубоко мыслящий немецкий промышленник – приехал на обед к Бетману в его поместье Гогенфинов. Канцлер был уверен, что Германия правильно вступила в конфронтацию с Францией: «Марокканский вопрос сплачивает Англию и Францию, и поэтому он должен быть ликвидирован». Однако он был подавлен и тревожился о перспективе начала войны. «Я говорю вам это конфиденциально, – сказал он, обращаясь к Ратенау, когда провожал его к машине. – Это отчасти для вида. Мы не можем уступать слишком много»[1256].