Не от мира сего. Криминальный талант. Долгое дело - Станислав Васильевич Родионов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уважаемый гражданин Алексеенко! Все–таки описанный вами случай можно объяснить именно земными законами. Скорее всего, перед падением камня было какое–то движение пород, и ваше ухо опытного туриста его уловило. Возникшая тревога в сонном мозгу причудливо соединилась с памятью о матери – вот и сон.
Петельников мельком оглядел девушку, стоявшую напротив. Привлекли большие глаза, а вернее, их недвижная пустота, обращенная к людям. О чем она думает? О каком–нибудь Славике, переставшем звонить; об институте, в который не поступила; об осеннем пальто, сданном в ателье; о матери, перенесшей инфаркт?
Девушка пришла в себя, разбуженная его пристальным взглядом. Голова слегка откинулась. По губам прошло незримое движение, отчего они утратили усталую жесткость. Это же движение коснулось и щек, с которыми вообще ничего не произошло, но они стали другими, вроде бы дрожащими от какой–то тайной страсти. Глаза – откуда он взял недвижную пустоту? – смотрели на инспектора прямо, обдавая своей жаркой темнотой. И Петельников понял, что нет у нее Славика, не поступает она в институт и, может быть, не шьет себе пальто в ателье… И ей под тридцать.
Инспектор перевел взгляд на дверь, шевельнув плечами. Она поняла – тоже здесь пересаживалась – и поспешила к выходу, чтобы его опередить. Она проверит: верно ли, что ему понравилась; тогда он должен пойти за ней в другой вагон. Маленькие хитрости одиноких женщин…
Петельников пошел. В другом вагоне они встали почти рядом. Она смотрела на инспектора, лишь иногда рассеиваясь взглядом по ненужным ей лицам. Теперь с ее щек и губ опала загадочная строгость, и они как–то зажили, даже задвигались, готовясь к улыбке. Нужен был повод.
Но Петельников опять посмотрел на дверь и переступил с ноги на ногу, ему выходить. И она опять поняла, собравшись, как птица перед прыжком с ветки. В тот десяток секунд, в которые поезд подходил к остановке, ее лицо успело пережить сомнение, нерешимость, сожаление – все мигом, вскользь. Не ее остановка. Но инспектор нацелился плечом на дверь, посмотрел ей в самые глаза, сверху вниз, и мысленно предупредил: «Выхожу!» Она решилась… Он пропустил ее вперед, как и в тот раз. И шел сзади подземным переходом, стоял ступенькой ниже на эскалаторе, почти наступая ей на пятки в вестибюле…
На проспекте она оглянулась – ему пора было подходить и знакомиться. Но инспектор тщательно застегивал плащ. Тогда она достала из сумочки берет и начала его надевать – неспешно, смотрясь в зеркальце, посреди людского потока. Но у Петельникова был еще пояс.
Кончив с беретом, она недоуменно осмотрелась, увидев, может быть, последнюю зацепку – ларек с жареными пирожками. Очередь небольшая. Она встала и ясно глянула на Петельникова, улыбнувшись как старому знакомому. Инспектор притормозил свой начатый ход ровно на столько, чтобы тоже ответить приятной улыбкой. И прошел мимо – по самому краю панели, где посвободнее, в свободном плаще, сунув руки в свободные карманы. Он спешил в прокуратуру.
Путь до нее теперь был чем–то омрачен. Неужели из–за этой девчонки? Они даже не заговорили. Разве? Ему казалось, что болтали всю дорогу. Слова нужны для разговора мужчины с мужчиной и женщины с женщиной, а для разговора мужчины с женщиной они необязательны. Тогда о чем же они болтали? О чем–то таком, что сбило его с ясного августовского настроения. Нет, говорили они о вечном – о любви. Сбило другое… Неужели он считает, что предал эту случайную девицу? Ну если так, то гаси свет…
Рябинин сидел за столом и молча ел крупное яблоко.
– Лида велела, – извинился он.
– Тогда грызи, согласился инспектор, снимая плащ и усаживаясь на жесткий стул.
– Есть ли что новенькое? – спросил Рябинин.
– Калязина ни с кем не встречается и никуда не ходит, кроме работы, магазинов и прогулок с собакой.
– Поэтому и печаль? – Рябинин приметил в инспекторском лице несвойственную ему рассеянность.
– Печаль об Мандолине Ивановне.
– Кинозвезда?
– Нет, секретарша райотдела.
– Ее звать Мандолиной?
– Магдолиной, ну а ребята слегка упрощают.
– Твое новое увлечение?
– На той неделе она преподнесла мне якобы лишний билетик в театр. В понедельник, якобы нечаянно разбила в моем кабинете графин, чтобы у меня побыть. А сегодня принесла мне кучу бутербродов для жевания на дежурстве.
– Ну а ты?
– Видишь ли, я хожу в брюках, и она ходит в брюках. Я курю, и она курит. Я люблю селедку, и она любит кильку. Я люблю пиво, и она предпочитает сухонькое. Я никого не боюсь, а она тем более…
– Не думал, что тебе нравятся трусихи.
– Женщина должна бояться мышей, темноты, приведений и, самое главное, мужчин. А то ее будет не от чего защищать.
– Ты склоняешься к моему идеалу женственности.
За шутейностью разговора виделась какая–то плоть, как скалы за светлым туманом. Рябинин тоже помолчал, надеясь на просвет. Он чувствовал, что инспектора занимало то, о чем прямо не спрашивают.
– А с другой стороны, я похож на единицу, – вдруг сказал Петельников.
– Почему на единицу?
– Одинок, как единица. Она тоже голая, тонкая, тощая… Одна, короче.
Рябинин молчал, запечатанный удивлением. Словно инспектор рассказал ему, что во двор райотдела опустилась летающая тарелка со снежным человеком. Клокочущий энергией Петельников и зябкое одиночество… У Рябинина чуть не вырвалось, что есть же друзья, хотя бы они с Лидой, которым от него ничего не нужно…
И промелькнуло, исчезая…
…Если человеку ничегошеньки от тебя не надо, а ты ему интересен, то бросайся этому человеку на шею – это он, тот человек…
Но какое одиночество имеет в виду инспектор? Петельников ответил, как–то уловив его сомнения:
– Я тоже хочу грызть свое яблоко.
– Дело за небольшим.
– Вот я и собираюсь.
– Но нужен пустячок – влюбиться.
– Нужен ли? – рассеянно улыбнулся инспектор.
Разговор вроде бы опять уходил на шутейные пути. Поэтому Рябинин не отозвался, вглядываясь в инспектора, – что–то того снедало.
– Сергей, а любовь – благо?
Следователь опять промолчал, уклоняясь от разговора о бесполезном.
– Ты ведь знаешь, как материнская любовь портит детей – продолжал инспектор.
– Неразумная.
– А любовь может быть разумной? Я знаю женщину, которая любила мужа, сына и овчарку. Муж ушел, сын вырос хулиганом, а собака ее укусила.
– Ну и?.. – почувствовал Рябинин нетерпение.
– Все надо делать в здравом рассудке, в том числе и жениться. Такие браки долговечные.
– Возможно, но как же без любви?
– Зачем,
