Сады Луны - Стивен Эриксон

Взгляд Мурильо стал невыразительным.

— Что ты имеешь в виду?

Крупп довольно хихикнул, а затем ударил каблуками в бока мула, и тот снова затрусил вперёд. Мурильо последовал за ним.

— Касательно же нашего текущего задания, — жизнерадостно продолжил Крупп, — то, что чудится чудовищным провалом, по большей части по вине Колла, является на деле потрясающим успехом. Нужно незамедлительно сообщить мастеру Баруку о злодейских поступках, свершаемых ныне в Гадробийских холмах.

— Успехом? Ты о чём вообще?

Крупп взмахнул рукой.

— Любезный друг, хоть я и не долго пробыл в сознании во время знаменательного побоища, мне удалось тем не менее выяснить доподлинно, что сия воинственная девица владеет отатараловым мечом. Исходя из этого даже ребёнок способен заключить, что она — малазанка.

Мурильо медленно выпустил воздух через сжатые зубы.

— И мы бросили там Колла? Одного? Ты сдурел, Крупп?

— Вскоре он поправится настолько, что последует за нами, — заявил Крупп. — Нужда в поспешности превосходит все прочие соображения,

— Кроме грязной сделки с неким конюхом, само собой, — проворчал Мурильо. — Ладно, предположим, в холмах Гадроби отыскалась какая-то малазанка. Что она задумала? И не вздумай врать, будто не знаешь. Если бы ты что-то не заподозрил, мы бы так не спешили.

— Воистину заподозрил, — кивнул Крупп и сгорбился. — Оживи в памяти проницательное замечание Крокуса, высказанное на известном перекрёстке! Мы гонимся за слухом или что-то в таком роде.

— Погоди-ка, — прохрипел Мурильо. — Неужто опять воскресла эта легенда про курган? Да ведь нет же…

Крупп воздел кверху палец и резко рассёк им воздух.

— Что думаем мы сами, неважно, Мурильо. Суть в том, что малазанцы решили доискаться истины за этим слухом. И оба равномудрых мужа — Крупп и мастер Барук — полагают, что оные малазанцы способны вызнать правду. Оттого и возникло всё предприятие, мой перевозбуждённый друг. — Крупп заиграл бровями. — Отатарал в руке искусной фехтовальщицы из Империи. Укрывшийся неподалёку т'лан имасс…

— Что?! — взорвался Мурильо. Он попытался развернуть своего мула, но животное заупрямилось и встало, как вкопанное. Мурильо с проклятьями отчаянно тянул за поводья. — Колл ходить не может, а там малазанская убийца да ещё имасс! Ты совсем свихнулся, Крупп!

— Но, милейший Мурильо, — проворковал чародей, — Крупп полагал, что ты предпочтёшь, нет, даже страстно возжелаешь как можно скорей вернуться в Даруджистан!

Мурильо остановился. Лицо его потемнело, когда он обернулся к Круппу.

— Ну, давай, — прорычал фехтовальщик. — Говори!

Крупп вскинул брови.

— Что говорить?

— Ты на что-то намекаешь, поддеваешь меня всё время. Если думаешь, будто знаешь что-то важное, говори. Иначе мы немедленно возвращаемся за Коллом. — Увидев, как забегали глазки Круппа, Мурильо ухмыльнулся. — Ага! Думал меня заморочить, да? Ничего не выйдет!

Крупп умиротворяющее поднял ладони.

— Неважно, чей мозг произвёл на свет ваш хитроумный план по возвращению Коллу принадлежавшего ему по праву титула, Крупп может лишь аплодировать и восхищаться вами!

У Мурильо отвисла челюсть. Да каким же Худом Крупп узнал?.. Чародей продолжал:

— Но всё это несущественно, если устремить взор к той смертельной опасности, что грозит ныне юному Крокусу. Ежели верно подозрение Колла и эта девица была одержима, страшно даже помыслить, какому риску он подвергается! А была ли она единственным охотником, взыскующим задуть слабый, беззащитный огонёк жизни юноши? Так неужели Мурильо, давний и верный друг Крокуса, столь жестокосердно оставит мальчика на произвол суровой судьбы? Разве такой человек, как Мурильо, поддастся панике, погрязнет в море «что-если», падёт под напором воображаемых кошмаров, порождённых переутомлённым воображением?..

— Ладно! — рявкнул Мурильо. — Попридержи язык и поехали.

В ответ на это мудрое замечание Крупп только решительно кивнул.

Час спустя, когда сумерки уже опустились на склоны холмов, а на западе догорал закат, Мурильо опомнился и бросил на Круппа злобный взгляд, который, впрочем, утонул в полумраке.

— Будь ты проклят, — прошептал фехтовальщик. — Я сказал, что ты меня не заморочишь, и что ты сделал тотчас же? Правильно. Заморочил меня.

— Что там бормочет достойный Мурильо? — поинтересовался Крупп.

Мурильо помассировал лоб.

— У меня голова кружится, — ответил он. — Давай найдём место для ночлега. Крокус с девочкой всё равно до завтра не попадут в город. Сомневаюсь, чтобы ему что-то грозило на дороге, а завтра до заката мы его легко отыщем. Днём с ними всё должно быть в порядке — да какого Худа, с ними же будет Маммот, верно?

— Крупп вынужден признаться, что тоже сломлен тяжкой усталостью. Воистину, должно отыскать место для лагеря, где Мурильо сможет разжечь небольшой костёр и, вероятно, приготовить ужин, покуда Крупп посвятит себя важнейшим мыслям и размышлениям.

— Хорошо, — вздохнул Мурильо. — Просто замечательно.

Только через пару дней после встречи с тисте анди и событий внутри меча капитан Паран сообразил, что Рейк не заподозрил в нём малазанского солдата. Иначе убил бы. Благословением капитану служили чужие оплошности и недосмотры. Убийца в Крепи должен был проверить тело… а теперь Сын Тьмы вырвал его из лап Гончих и отпустил на все четыре стороны. Может, это закономерность? Похоже на влияние Опоннов, но Паран не сомневался в истинности выводов Рейка.

Может, удача действительно заключается в мече? Может, такие милости судьбы обозначают ключевые мгновения — мгновения, о которых ещё горько пожалеют те, кто пощадил Парана? Он от всей души надеялся, что не пожалеют. Иначе придётся плохо.

Стезя Империи больше не для Парана. Слишком долго он шагал по этой тропе крови и предательства. Хватит. Осталось последнее дело — спасти жизнь Скворцу и взводу. Если капитан преуспеет в этом, смерть не будет слишком высокой ценой.

Есть вещи, которые превосходят жизнь одного человека, и, может быть, существует справедливость, недоступная пониманию человечества, недоступная даже жадным очам богов и богинь, истина сверкающая, чистая и окончательная. Некоторые философы, прочитанные им во время обучения в малазанской столице, Унте, приводили утверждение, которое тогда показалось Парану абсурдным. Мораль — вещь не относительная, она существует не только в пределах человеческого сознания. Нет, они провозглашали этику императивом всего живого, естественным законом, который заключался не в жестокости диких зверей и не в возвышенных устремлениях человечества, но в чём-то другом, чём-то неопровержимом.