Жизнь русского обывателя. Часть 3. От дворца до острога - Леонид Васильевич Беловинский

положения рабочих не могло идти и речи; единственно, в чем проявилась инициатива правительства, это в запрещении в 1842 г. помещикам отзывать своих оброчных крепостных с фабрик до окончания срока найма. Правда, была одна категория рабочих, положение которых строжайше регулировалось еще петровским законодательством, – приписные (т. е. приписанные правительством к казенным заводам) и посессионные (т. е. купленные хозяевами к заводам и продававшиеся вместе с ними) крестьяне. Их повинности заключались в работах, главным образом вспомогательных, на заводские нужды: рубке и сплаве леса, выжиге угля, перевозках, земляных и строительных работах. Но это были именно крестьяне, ведшее свое хозяйство, а за строго оговоренные работы (их характер, объем, расстояние от места жительства и пр.) получавшие «задельную» плату. Лишь часть посессионных работала непосредственно на предприятиях, в ткацких «светелках», у стекловаренных печей, подле доменных и пудлинговых печей, на кричных молотах, где многократно проковывались двенадцатипудовые крицы, у прокатных станов. И сейчас, при современном уровне механизации, работа в горячих цехах считается тяжелой и вредной, что же говорить о том времени… Но подлинной каторгой были работы «в горе»; недаром управляющие отправляли туда ослушников в качестве наказания, и недаром горнорудные работы были самыми распространенными каторжными работами. На большой глубине, спускаемые туда в бадье, рабочие обушками (род кирки с одним клювом) долбили железную или медную руду, мокрые от струящихся со свода и по стенам грунтовых вод, в духоте, при постоянной угрозе обвала. Горняк, если не погибал, то «израбатывался» годам к 35, и, чтобы содержать семью и больного отца, «в гору» шел его сын: там немного выше была задельная плата. Ничем не лучше были работы и в глубоких каменноугольных шахтах Донецкого бассейна. Навалоотбойщики в забое, при тусклом свете блендочки, маленькой масляной лампы с толстым стеклом, обушками сначала подрубали пласт, а затем обрушивали его. Поскольку пласты нередко были тощими, а выбирать пустую породу было нецелесообразно, навалоотбойщикам частенько приходилось работать лежа или сидя, скорчившись в три погибели. Обрушив пласт, навалоотбойщик брался за лопату, загружая уголь или руду в прочный деревянный ящик на низеньких сплошных полозьях, подшитых железом. Точно так же, ползком или на четвереньках, надев через плечо широкую лямку, саночник тянул эти санки к штреку. Разумеется, крепи в забоях не было, и пласты угля и породы нередко обрушивались, калеча или погребая под собой рабочих. В штреке добыча перегружалась из санок в вагонетки, запряженные лошадьми, всю свою жизнь проводившими на рудничном дворе под землей и здесь и умиравшими; от постоянно царившего полумрака лошади эти нередко слепли. На задок вагонетки становился коногон и во всю прыть гнал лошадь к шахтному стволу. Своды штреков и кавершлагов (поперечных штреков) были невысоки, опять же из-за невыгодности подъема «на гора» пустой породы, и коногоны, все лихие, отчаянные парни, время от времени разбивали себе головы о бревна низкой шахтной крепи (ее устанавливали рабочие-крепильщики или «столбовые»); об этом была даже сложена шахтерами песня: «Гудит над шахтою сирена, бежит народ толпой густой./ А молодого коногона несут с разбитой головой». На рудничном дворе, куда выходил шахтный ствол, добычу и пустую породу перегружали в огромные бадьи, воротами поднимавшиеся вверх. В этих же бадьях спускались в шахту и поднимались из нее рудокопы.

Работа эта, как догадывается читатель, была и очень тяжелой, и опасной, во тьме, чуть рассеиваемой тусклыми блендами, в вечной сырости от постоянно сочившихся грунтовых вод, превращавших пыль в липкую грязь. Пыль эта забивала легкие, и шахтеры отхаркивали ее вместе с частицами легких. А в медных рудниках к этому добавлялась ядовитая окись меди. Не лучше было и на серебряно-свинцовых рудниках: от окиси свинца быстро начинали выпадать волосы, крошиться зубы, кровоточить десны, а затем начиналось кровохарканье, и наступало скорое избавление от этого нечеловеческого труда и нечеловеческой жизни.

Нужно ли удивляться, что шахтеры считались отпетыми людьми и большей частью были горькими пьяницами?

Немногим легче были и «огненные» работы по выплавке руд и получению металла. Плавка шла на древесном угле: каменный уголь стали применять в русской металлургии лишь во второй половине XIX в. На старинных заводах практически до ХХ в. плавили металл в небольших домницах, шахтных горнах, при дутье обычными мехами, какие применялись и в деревенских кузницах. Разумеется, никаких приборов и научно разработанных технологий выплавки не существовало, и горновые мастера, старые опытные плавильщики, полагались исключительно на чутье. Постепенно плавившаяся руда стекала на под печи, образуя огромный ком сплавившегося металла и шлака – крицу. Погасив горн и частично разобрав кладку, горячую крицу выламывали длинными ломами и отправляли на переделку.

С появлением доменных печей, из которых выходил жидкий чугун, а не кричное железо, работа легче не стала. Доменное производство – непрерывное, при остановке домны ее остывание и разогрев при запуске требует массы времени, поэтому печи работали беспрерывно, и ручная загрузка шихты (слоев угля и руды) шла при горячей печи.

Вынутую из домницы многопудовую крицу, время от времени разогревая в горне, несчетное количество раз проковывали тяжелыми молотами, получая чистое мягкое железо. А затем его снова помещали в печь, посыпая толченым углем для обогащения железа углеродом и получения стали. В тех же пудлинговых печах переплавляли чугунные чушки и проковывали металл, напротив, освобождая хрупкий чугун от излишнего углерода. И все это – возле пылающих горнов и печей, среди разлетающегося в стороны под ударами молотов раскаленного шлака и брызг металла, ворочая ломами и огромными клещами куски металла и дыша гарью.

Не легче была работа и возле прокатных станов. Предварительно прокованный и разогретый добела тяжеленный «мильбарс» хватали клещами и заправляли его конец в быстро вращавшиеся обжимные вальцы; на противоположной стороне такие же «катали» хватали клещами вышедшую из вальцов полосу прокатанного металла и быстро тащили ее вдоль цеха, чтобы затем так же быстро заправить в другую пару вальцов, вращавшихся в обратную сторону. И так раз за разом, без остановок и перекуров (металл остынет!)… Столь горяча была «огненная» работа, что взяли горновые и кузнецы в привычку нательные кресты закидывать за спину: нагреваясь от близости раскаленного металла, медный крест обжигал грудь.

Единственной защитой горновых и кузнецов возле кричных молотов или обжимочных станов была «спецодежда»: их снабжали войлочными шляпами (войлок не горит), кожаными рукавицами-вачегами, большими кожаными передниками, закрывавшими тело, да веревочными лаптями-чунями из старых, разбитых молотками пеньковых веревок: плотно скрученная пенька не горит, а лишь обугливается, и в чунях можно было наступать на раскаленный шлак и металл.

Механизация на таких заводах была самая примитивная. Основным источником энергии долго была вода заводских прудов, вращавшая водяные колеса. От них в производственные помещения шли длинные валы, приводившие в движение и