Верхний ярус - Ричард Пауэрс

много лет стоящей цели. Сквозь пуленепробиваемое стекло она читает ему из новенькой четырехдюймовой тетради, аккуратно помеченной «Адам, правовые вопросы». Масштаб ее деятельности шедеврален.

Она составила подробный контрольный список, не жалея сил. Даже морщинки в уголках ее глаз свидетельствуют о готовности сражаться с несправедливостью.

— У меня есть кое-какие наводки на адвокатов. Попросим о домашнем аресте. Это дорого, но ты будешь дома.

— Ло, — говорит он, ощущая тяжесть прожитых лет. — Я расскажу тебе, что случилось.

Она касается одной рукой пуленепробиваемого стекла, другой — собственного рта.

— Тс-с-с. Парень из Американского союза гражданских свобод сказал ни о чем не говорить, пока ты не выйдешь отсюда.

Неукротимая надежда, как это на нее похоже. Он зарабатывал на жизнь, изучая неукротимую надежду. Неукротимая надежда — то, что привело его сюда.

— Я знаю, что ты этого не делал, Адам. Ты бы не смог.

Но она отводит взгляд — так делают все млекопитающие вот уже десять миллионов лет. Она пребывает в неведении — она ничего не знает о человеке, с которым прожила много лет, ее законном муже, отце ее сына. Он как минимум мошенник и, насколько она может судить, соучастник убийства.

В ДРУГОМ КОНЦЕ ГОРОДА, в другом следственном изоляторе тот, кто его предал, снова ускользает от властей, своих работодателей, ставших тюремщиками, и отправляется на ночные поиски женщины, которая превратила Дугласа Павличека в радикала. Он уверен, что у нее теперь другое имя. Может, она далеко, в другой стране, проживает вторую жизнь, которую он не в силах себе представить. Прощение — больше, чем он может у нее просить, больше, чем он способен дать самому себе. Он заслуживает худшей участи, чем та, которую определили для него фэбээровцы — семь лет тюрьмы общего режима с правом на УДО через два года. Но он должен ей кое-что рассказать. «Вот как все случилось. Вот как все пошло наперекосяк». Она услышит о том, что он сделал. Она узнает худшее и будет его презирать. Он не в силах это изменить, сказав что бы то ни было. Но она будет задаваться вопросом, почему, и этот вопрос причинит ей боль. Боль, которую он может заменить на что-то лучшее.

Его камера — куб из шлакоблока, покрытый каучукоподобным слоем зеленой краски, совсем как та фальшивая камера, в которой он прожил неделю в возрасте девятнадцати лет. Теснота заключения позволяет ему вволю путешествовать. Каждую ночь он закрывает глаза и отправляется ее искать. Кино в лучшем случае тусклое, ее лицо — расплывчатое. Он забыл даже те черты, которые раньше вызывали ощущение, что можно вдохнуть воздух и не спеша выдохнуть вечность. Но сегодня он почти видит ее, не такой, какой она должна быть сейчас, а такой, какой была. «Вот как все случилось», — говорит он. Его предали — неважно, кто. Он попал в засаду. И к тому времени, как федералы нагрянули и схватили его, он уже был потерян.

Дознаватели были добры. Дэвид, пожилой мужчина, немного похожий на дедушку Дугги. И задумчивая женщина по имени Энн, в сером пиджаке и юбке — она все время что-то записывала и пыталась понять. Они сказали ему, что все кончено, что его рукописные мемуары дали все необходимое, чтобы навсегда упрятать за решетку его и всех его друзей. Осталось только прояснить несколько деталей.

«У вас ничего нет. Я написал роман. Я все выдумал, блин».

Они ответили, что в романе есть информация о преступлениях, неизвестных широкой публике. Они сказали, что уже знают о его друзьях. Собрали досье на каждого. Им просто надо, чтобы он все подтвердил — ив интересах Дугласа им помочь.

«Помочь? Я что, Иуда?» — вырвалось у него.

На одно слово больше, чем следовало.

Он рассказывает Мими об ошибке. Кажется, она слышит, даже слегка вздрагивает, хотя отворачивает свое лицо со шрамом от заостренной палки. Он рассказывает, как продержался несколько дней, как сказал агентам, чтобы они посадили его пожизненно — он все равно не назовет имен. Рассказывает, как дознаватели предъявили фотографии. Истинная жуть: словно кадры домашнего видео, зернистые снимки событий, во время которых ни у кого не было камеры. Сами события он помнил хорошо, особенно те места, где его избивали. На многих фотографиях оказался он сам. Он забыл, каким молодым был когда-то. Каким наивным и непостоянным.

«Знаете, — сказал он своим собеседникам, — я гораздо симпатичнее, чем выгляжу».

Энн улыбнулась и что-то записала.

«Видишь? — сказал ему Дэвид. — У нас все есть. Нам ничего от тебя не нужно. Однако сотрудничество может сильно смягчить обвинения против тебя».

В этот момент Дуглас начал понимать, что нанять собственного адвоката, возможно, не то же самое, что признать вину. Конечно, чтобы нанять кого бы то ни было для чего бы то ни было, требовалось гораздо больше, чем тысяча двести тридцать долларов на счету.

И кое-что не складывалось с фотографиями. На них были люди, которых он никогда не видел. А еще этот список пожаров, которые они хотели на него повесить. О половине из них он даже не слышал. Затем два агента начали спрашивать, кто есть кто.

«Кто из них Шелковица? А Страж? И Клен? Это она?» Они блефовали. Писали свой собственный роман.

Два дня они держали его в помещении, похожем на общежитие обанкротившегося сербского колледжа. Он хранил молчание. Тогда они сказали ему, что ему грозит: внутренний терроризм — попытка повлиять на действия правительства путем запугивания или принуждения — наказывается в соответствии с Законом об ужесточении наказаний за терроризм, совершенно новым механизмом обеспечения государственной безопасности. Он никогда больше не выйдет на свободу. Но если он просто подтвердит личность одной из этих персон — на которых уже составлены досье, — то проведет в тюрьме от двух до семи лет. И они закроют дело по любому из пожаров, в которых он признался.

«Закроете дело?»

Не будут преследовать других людей за эти преступления.

«Отныне и впредь? По любым преступлениям, в которых я признаюсь или не признаюсь?»

Одно имя. И федеральное правительство ему полностью доверится.

Дугласу было все равно, сядет ли он в тюрьму на семь лет или семьсот. Он столько не протянет, у его тела заканчивался допустимый пробег. Но гарантированное помилование для женщины, которая его приютила, и для мужчины, который, похоже, все еще боролся со стремлением человечества к смерти… в этом был некий смысл.

В галерее, которую два следователя разложили перед Дугласом, были фотографии человека, который всегда казался ему лазутчиком. Человека, который пришел изучать их. Парня,