Детская книга - Антония Байетт

В день обжига Кейн заказал обед в гостинице «Русалка». Он пригласил Фладдов и свою семью. Он даже запретил Джулиану приводить Джеральда, который по-прежнему болтался по лагерю и ходил на долгие прогулки вдоль побережья. Джулиан решил, что отец щадит чувства Флоренции. Обед проходил в гостиной, где солнечные лучи струились сквозь свинцовые переплеты тюдоровских окон, сияя на белой камчатной скатерти и массивном серебре. По столу были расставлены бутоньерки из белых и красных роз. Зацокали копыта: это приехала по узкой булыжной улочке двуколка с Серафитой и Помоной в вышитых нарядных платьях.

Стол накрыли в расчете на появление Бенедикта. Проспер сидел во главе, между Имогеной и Серафитой. Между Серафитой и Помоной сидел Джулиан, а за Помоной — Герант и Флоренция. Имогену и Флоренцию разделяло пустое место.

Они ели снетков и омара на гриле, морской укроп и морковь-виши, а на десерт им принесли «королеву пудингов» на фарфоровом блюде. Они болтали о лагере, и все хвалили Геранта за его организаторские способности, чудо с палатками, изобретательность в составлении распорядка мероприятий. Джулиан сказал, что становится немного не по себе при виде человека, который живет в произведениях искусства, а не только смотрит на них в музеях. Серафита вступила в разговор (что было большой редкостью) и мечтательно произнесла, что жизнь была бы гораздо лучше, если бы вся она была пронизана искусством. Флоренция заметила: забавно, что от искусства можно образовать как слово «искусный», так и слово «искусственный». Серафита устремила взор в собственную тарелку и с некоторым трудом пронзила вилкой декоративную креветку.

Когда все поели, Проспер велел принести шампанское. Всем раздали бокалы. Проспер поднялся.

— В заключение успешной совместной работы, обеспечившей такой успех лагерю — месту встречи искусств, ремесел, преподавания, практики и критики, — я предлагаю выпить за Геранта Фладда, который породил такие замечательные идеи и воплотил их в жизнь.

Все выпили. Проспер не сел, хотя Герант пошевелился, чтобы встать и ответить.

— Мне жаль, что здесь нет моего старого друга Бенедикта. Тем не менее я прошу вас выпить за счастье Имогены, которая оказала мне честь, согласившись стать моей женой. Я уже попросил ее руки у Бенедикта, и полагаю, что он даст свое согласие.

От этой новости все оцепенели. Первой выпила сама Имогена — возможно, чтобы укрепиться духом. Она сидела совершенно белая. Серафита сделала большой глоток шампанского и пробормотала не то: «О боже», не то «Ну что же».

Джулиан поднял бокал.

— Конечно, мы все за вас рады. Желаем вам здоровья и счастья! — неловко произнес он и густо покраснел. Имогена кивнула в ответ — кажется, у нее не было слов. Встала Флоренция.

— Так получилось, что мы не успели попросить разрешения у моего отца, но я хочу сказать, что я тоже обручена. Я приняла предложение Геранта. Я сама об этом говорю, потому что просила его никому не рассказывать. Но теперь, я думаю, вы все должны об этом знать. Отношения всех, кто сидит за этим столом, вдруг ужасно запутались.

Она издала резкий смешок. И продолжала, мрачно сверля отца глазами поверх белой скатерти и столового серебра:

— Так что Имогена станет мне одновременно сестрой и матерью. Как в древнегреческих мифах. Или в Ветхом Завете — все эти штуки, которые Библия запрещает.

Помона поставила бокал, и он треснул. На пальцах выступила кровь — совсем чуть-чуть, но попало на камчатное полотно. Прибежал официант с серебряной щеткой и совочком и засуетился вокруг, сметая осколки. Практичный Герант миролюбиво заговорил:

— Такая внезапность, конечно, удивляет. Но большинство из вас знает, что мои чувства к Флоренции не внезапны. Вы не могли не видеть, что я любил ее много лет, и мальчиком, и мужчиной. Мы собирались держать помолвку в секрете. Я пока не могу содержать жену и хозяйство, а я намерен делать это как следует. Я не могу передать, каким счастьем для меня было ее согласие.

Он помолчал.

— Обручение Имогены неожиданно — во всяком случае, для меня. Но я знаю, сколько хорошего привнес в ее жизнь майор Кейн. Он уже сделал ее счастливой. — Он поднял бокал. — Я желаю им всех благ.

Он с неловкой грацией поклонился Просперу, Имогене и снова сел.

Проспер встал и повернулся к дочери, которая еще не села. Лицо ее было воинственно, глаза сверкали. С самого рождения дочери он любил ее больше всего на свете, и его отчасти разгневало, что он не заметил в ней никаких признаков влюбленности — ни мягкости, ни душевного подъема. Он чувствовал, что его переполняет энергия. Он — военный человек в запутанной ситуации, из которой должен вытащить всех, без потерь. Он перевел взгляд с дочери на любимую женщину, которая глядела в стол. Проспер любил Имогену. Он ее хотел. Это подпитывало его силой. Он любил и Флоренцию; он выяснит, что для нее лучше всего — возможно, это Герант, а возможно, и нет — и, поскольку любит дочь, найдет для нее способ получить желаемое. Пока Проспер стоял, ему пришло в голову, что следует жениться на Имогене как можно скорее, потому что ее теперешнее положение ненормально. Это привело его в восторг. Он поднял бокал за Флоренцию, жестом показав, что пьет и за Геранта.

— Я желаю вам обоим всякого счастья. Нам нужно многое обсудить и обдумать. А теперь, если никто не возражает, мы последуем плану и отправимся к месту обжига. Может быть, мой старый друг Бенедикт уже там.

Он чуть ли не силком вытащил всех из гостиной и погрузил в двуколки и пролетки, которые должны были отвезти их в Пэрчейз-хауз.

Солнце клонилось к закату. Над необозримым плоским простором Ромнейских болот алое небо кипело ослепительным светом. Красный свет падал на соленую траву, и странная огненная влага танцевала на грифельно-темной влаге канав и прудов, мимо которых они ехали. Они миновали поле для гольфа, где на фоне алого шара виднелись силуэты игроков, черные и плоские — замахивались клюшкой или тащили тележку. Стайки ржанок парили в небе, рассыпались, вновь собирались и снова парили. Редкие полоски облаков — фиолетовые, сиреневые, фиалковые — переливались в закатном свете. На всем лежал металлический отсвет, подобный люстру. Даже кремовое руно тучных овец покрылось сияющей розоватой патиной.

Насколько Филип мог судить, обжиг шел гладко. Филип равномерно подкладывал дрова, стараясь, чтобы пламя было ровным и не сильно дымило. Он подглядывал в разные смотровые окошки за ревущей алой гекатомбой, вихрями и россыпями пламени, ослепительного в центре, более тусклого по краям. В добровольных помощниках-кочегарах недостатка не было, но приходилось смотреть, что они закладывают в печь. Посуда, обожженная неровно или на грязном топливе, может покрыться солями серы, стать тусклой, пятнистой, некрасивой. Серные пары возникают от недостатка кислорода. Или от избытка. Лучшие дрова Филип приберегал на самый конец. Ему охотно помогал Том Уэллвуд, который притащил кучу ящиков, некогда составлявших Темную башню, и теперь совал их в топочные отверстия. Том притащил и свою армию кукол-пугал — «мы можем сжечь их под конец, чтобы их поглотила огненная пучина», сказал он. Филип проверил, нет ли в куклах чего-нибудь такого, от чего в пламени появятся вредные примеси или оно будет гореть неровно. Пришла и Дороти — в выходные она не училась — с Гризельдой и немцами, которые тоже помогали таскать дрова. Все вспоминали историю Палисси, которому пришлось побросать в печь собственную мебель, чтобы завершить пробный обжиг и испытание новой белой глазури. Солнце опустилось ниже, и небо потемнело. Тепло и свет пели и плясали в печной трубе.

Моллет сидел с Доббином — они пили эль и жевали домашний хлеб с крошащимся сыром. Подошел парень в рыбацких сапогах и тяжелой куртке и потянул Фрэнка за рукав. Фрэнк послушал, помотал головой, словно пытаясь прочистить мозги, встал и принялся оглядывать собравшихся. В свете углей, у кострища, на котором сейчас пекли картошку, сидела Серафита. У нее явно туманилось в голове — как обычно. Фрэнк продолжал оглядываться и увидел Проспера Кейна, склонившегося над Имогеной Фладд. Фрэнк подошел к ним — не спеша, улыбаясь попадающимся на пути прихожанам.

— Майор Кейн. Можно вас на два слова?

Они отошли на край сборища, в темноту.

— Я только что получил весточку от Баркера Туми. Он рыбак, удит в Дандженессе. Он поймал ботинок. Похоже, тот недолго пробыл в воде. Баркер думает, что это ботинок мистера Фладда. Он считает, что кто-нибудь должен посмотреть.

— Что вы хотите сказать, мистер Моллет?

— Я обеспокоен отсутствием — уже довольно длительным — мистера Фладда.

— Его родные и друзья, по-видимому, не слишком обеспокоены.

— Это верно. Он действительно часто уходит из дома, не сказав ни слова, иногда на несколько недель.