Детская книга - Антония Байетт

Герант сказал Флоренции, что она сегодня очень красива. Сосредоточенную хмурость ее лица сменила слабая улыбка, и Герант приободрился. С теоретиками из Кингз-колледжа ему было не по себе. Кроме того, он отчасти презирал их за то, что они «не знают жизни», считая, что он знает ее лучше. Он спросил, как Флоренции понравилось выступление Хамфри, и она ответила, что он не предложил ничего конкретного и что страх среднего класса перед грязными и отчаявшимися ордами в клоаках городов кажется ей абсурдным.

В этот не слишком удачный момент подошла Элси Уоррен. Она кивнула Флоренции и не очень настойчиво спросила Геранта, не видал ли он своего отца. Герант сказал, что нет.

— Его нет дома. Во всяком случае, мне так кажется. Он не выходит к столу. Правда, с ним такое часто бывает.

— Он, наверно, приходит в себя после лекции, — сказал Герант. — Стоит ему побывать в обществе, и он на несколько дней превращается в отшельника.

— Вот и я то же подумала, — сказала Элси. — Ваша мама не беспокоится.

— Он нам понадобится в конце лагеря, когда будет обжиг.

— Я думаю, он придет. Он захочет руководить обжигом.

Герант рывком отвернулся от Элси и попросил у Флоренции разрешения проводить ее обратно в Рай. Он ожидал отказа, но она согласилась. Частично для того, чтобы утвердить свою независимость от Джулиана и Джеральда, частично потому, что Герант мог сказать что-нибудь полезное про Имогену. Но еще и потому, что чувства Геранта к ней — его упорство и терпение — успокаивали. Он был тоже из мужского мира, как и кембриджцы, но в его мужском мире женщины нравились мужчинам, мужчины интересовались женщинами.

— Мне надо с тобой поговорить, — сказала она. — Что-то происходит… что-то странное.

— Я всегда с удовольствием. О чем угодно.

— Я не знаю даже, как начать…

— Не стесняйся, — сказал Герант.

— С папой что-то не так, — произнесла Флоренция.

Они пошли прочь по направлению к Раю.

Чарльза-Карла оставили наедине с Элси Уоррен.

— Вы меня не узнаете, да? — сказала она. — Я не на месте. Вы видели меня в Пэрчейз-хаузе, я подавала на стол и убирала тарелки. Нас, так сказать, друг другу не представили.

Карл не мог определить по выговору, откуда она — она говорила не как местные, — но ясно было, что она из низов. Он поглядел на нее. Видимо, она одета в свое лучшее, подумал он. На ней была бледно-серая блузка с высоким воротом и тугими манжетами и пышная темно-серая хлопковая юбка. Тонкую талию подчеркивал ярко-красный пояс, а на голове была соломенная шляпка с ярко-красной лентой и броским букетиком искусственных цветов — анемонов: красных, синих, фиолетовых. Карл не знал, что ей сказать и как вообще с ней говорить. Он также чувствовал, что она это видит и что ее такое положение забавляет. Он не ожидал, что окажется смешным.

— Так что, понравился вам доклад? — спросила она.

— Да, было чрезвычайно интересно. Я как раз пытаюсь решить, следует ли мне изучать эти темы — статистику, бедность — в Лондонской школе экономики.

— А если нет?

— Что значит «а если нет»?

— Если вы решите этого не делать, то чем займетесь?

Он не мог ответить «стану примерным анархистом и буду подстрекать народ к революции». Он покраснел.

— Может быть, поеду в Германию.

— В самом деле? Очень приятно, когда у человека есть такой выбор. Вот бы мне так.

Он посмотрел на нее, и она ответила пристальным взглядом. Они увидели друг друга. Она продолжала:

— Но как я есть женщина и из бедняков, мне особо выбирать не приходится. Я делаю что должна.

Чарльз-Карл хотел выразить ей свои соболезнования, но не смог.

— Надо полагать, вам нечасто приходится с нами разговаривать, вы нас изучаете больше оптом. Опасные массы. Нас надо помещать в лагеря и направлять на выполнение разных проектов.

— Вы несправедливы, — выговорил Чарльз-Карл. — Вы надо мной издеваетесь.

— Хотя бы это мы еще можем… если смеем.

— Мисс Уоррен, — сказал Чарльз-Карл, — я попросил бы вас не говорить со мной так, как будто вы — группа, класс или комитет. Я хочу говорить с вами как с человеком.

— А сможете?

— Почему же нет?

— По тысяче причин. Во-первых, я бедна, во-вторых — не респектабельна. Я — Падшая Женщина. У меня есть дочь. Вы не захотите разговаривать со мной как с человеком, мистер Уэллвуд.

Эта новость его не отпугнула, а привела в восторг. У Фанни цу Ревентлов, мюнхенской богини, было прелестное дитя, отец которого оставался неизвестным. В Швабинге говорили, что желание должно быть свободным, и Чарльз-Карл слушал и соглашался — теоретически, и желал — абстрактно. Он не мог… во всяком случае, сейчас не мог… рассказывать о Фанни цу Ревентлов этой грозной особе с тонкой талией в красном поясе.

— Мисс Уоррен, вы со всеми так разговариваете?

— Нет. Не со всеми. Только с доброхотами вроде вас.

— Я бы хотел… — произнес Чарльз-Карл. Он понял, что хотел бы расстегнуть красный пояс и пару пуговиц, отшлепать эту особу, а потом поцеловать ее. Он был поражен. Кроме того, он был счастлив тем, что оказался способен на такую спонтанную реакцию.

— Чего бы вы хотели? — спросила Элси таким тоном, что он почти поверил в ее способность читать мысли.

— Я бы хотел узнать вас поближе. Я бы хотел, чтобы вы разговаривали со мной не как с представителем класса, чтобы вы позволили мне говорить с вами. Я хотел бы попросить разрешения проводить вас домой, если вы собираетесь домой.

— Да, собираюсь. Можете меня проводить. На самом деле я должна искать мистера Фладда, но раз он не хочет, чтоб его нашли, так его не найдут. Он скрытный.

Они зашагали бок о бок. В движении им стало проще друг с другом. Он спросил:

— Мисс Уоррен, как вы думаете, мужчина и женщина могут быть друзьями?

— Зовите меня Элси. Вы же зовете Филипа Филипом.

— Карл.

— А я думала, Чарльз. Карл — это в честь Карла Маркса?

— Вы много знаете.

— У меня есть друзья… женщины… они меня учат. Я сама надеюсь стать учительницей. Я не собираюсь до конца жизни быть уборщицей и судомойкой. А что до вашего вопроса — да, мужчина и женщина могут быть друзьями. Но им придется нелегко, потому что никто не поверит, что они всего лишь друзья. А кроме того, есть еще одна проблема — мужчины и женщины, они разного пола. Не смейтесь. Это действительно проблема.

— Я знаю. Но я думаю…

— Что вы думаете?

— Я думаю, если они друзья, то все остальное между ними — что бы это ни было — тоже станет лучше.

Они шли дальше. Он сказал:

— Вы будете смеяться, если я скажу, что в доме на Портман-сквер, и в частной школе, и в университете, можно чувствовать себя в ловушке — не лучше, чем в кухне.

— Да, я буду смеяться. Животики надорву. Буду слушать и слушать, и смеяться без умолку.

— Я еще никогда ни с кем так не разговаривал.

— Я вас многому научу, мистер Бедный Богач. Может быть, я даже представлю вас своей умненькой дочке.

Она заглянула ему в лицо — проверить, не зашла ли слишком далеко, не отпугнула ли его.

— Я буду рад, — ответил Чарльз-Карл.

Герберт Метли доверительно склонился через кафедру к публике. Он сообщил ей, что он — трудящийся. Он трудится на земле — на своем клочке земли в здешнем графстве, в «саду Англии», а кроме того, за столом, описывая жизнь в этом «саду». Но полиция в сапожищах и шлемах отобрала плоды его трудов и швырнула в огненную печь, где они и погибли. Ему сказали, что его книга постыдна. Но на самом деле стыдиться должны люди в шлемах и люди в судейских мантиях.

Метли был жилистый, загорелый. Алый шелковый шейный платок прикрывал выпуклое адамово яблоко. У Метли была привычка, свойственная всем хорошим ораторам, — блуждать взором по аудитории, выискивая слушающие или скучающие лица. Он увидел в первых рядах Гризельду и Дороти с Томом и двумя немцами. В дальнем ряду, сбоку, сидели Джулиан и Джеральд. Флоренции с ними не было. Она сидела с Герантом — ближе к первому ряду, в середине. За ними расположились в ряд женщины постарше, благоразумные, собранные — Мэриан, Феба, Пэтти Дейс. Элси Уоррен тоже сидела в задних рядах. Чарльз-Карл увидел рядом с ней свободное место и занял его. Она сидела очень прямо, сложив руки на груди. Пришла опоздавшая Филлис и уселась прямо за Леоном. Фрэнк Моллет и Артур Доббин тоже присутствовали. Метли кивнул им, прежде чем обрушиться на священников.

Он спросил, откуда взялось само понятие стыда. Наши предки в первозданном саду его не знали, хотя мы иногда заставляем себя стыдиться за них, к нашему стыду. Нам говорят, что стыд возник, когда невинные мужчина и женщина узнали, что они наги, и устыдились. Но почему это произошло? Тому причиной — коварство змия, который заставил их съесть запретный плод, сообщив, что в нем кроется познание добра и зла. «Таким образом, — произнес Метли, намекая, что добро и зло кроются в особых частях тела, которые познавшим стыд людям с тех пор приходится закрывать. Но почему это так и так ли это? Разве добро и зло не кроются в гораздо большей — бесконечно большей — степени в жестокости, в стремлении унизить других, в эгоизме, в злоупотреблении властью, в воровстве… — я мог бы продолжать до конца лекции, завершил фразу Метли. Добро и зло не в человеческой плоти, которой мы должны возрадоваться, которой мы не должны — ни мужчины, ни женщины — стыдиться. В этом лагере молодые люди каждый день выполняют на гимнастических занятиях прекрасные, сложные и восхитительные телодвижения». Он улыбнулся, представив себе эти телодвижения.