Эта покорная тварь – женщина - В. Гитин

— Ах, мой ангел, сладкий мой ангел, я обожаю вас,— это были первые слова, которые она произнесла, открыв глаза,— Я переполнена счастьем. Чем мне отблагодарить вас?

— Добротой, дорогая моя, добротой.— Я задрала юбки, схватила ее руку и крепко прижала к своему влагалищу.— Ласкай меня, моя любовь, ласкай, пока здесь не выступит пена. Боже ты мой, что еще можно делать в таких случаях?

Однако, как и подобает благовоспитанной даме, Онорина смутилась: она вызвала во мне желания, массу желаний и теперь не знала, что с ними делать. Пришлось дать ей первый урок.

Я прибила к заключению, что она может больше сделать своим языком, нежели руками, и обхватила ее голову бедрами, и она покорно лизала мне вагину, пока я рукой удовлетворяла себя. Онорина вела себя безупречно, возбудив меня сверх всякой меры, и я трижды изверглась ей в рот. После чего у меня возникло острое желание увидеть ее обнаженное тело целиком, я подняла ее с ложа и сорвала с нее остатки одежды... О, Господи! Меня ослепило возникшее передо мной великолепие — как будто я увидела яркую звезду, которая ранней весной наконец-то пробилась сквозь продолжительный зимний туман. И я могу поклясться, что никогда прежде я не видела столь прекрасного зада, никогда в жизни. Это была какая-то торжествующая красота, облаченная в нежную просвечивающую кожу. Это были несравненные груди, невероятные бедра и потрясающие ягодицы. Но самым главным во всем этом великолепии был зад. Величественный алтарь любви и наслаждения, не проходит и дня, до сих пор не проходит ни единого дня без того, чтобы мои мысли не устремлялись к тебе, чтобы воображение мое не простирало к тебе тоскующие руки, мечтая еще раз оказать тебе самые высшие почести...

Одним словом, я не могла сдержаться при виде этого божественного зада. Обладая вкусами и пристрастиями, скорее уместными для мужчин, я горько жалела о том, что не могу воскурить своему идолу более ощутимый фимиам. Я жарко целовала его, раздвигала полушария и с восторгом заглядывала в темную манящую глубину, мой язык касался стенок этой пещеры блаженства, а пальцы мои нежно массировали клитор Онорины, и таким образом я исторгла из нее новый оргазм. Но чем больше я ее возбуждала, тем больше впадала в уныние от того, что несмотря на все мои старания, возбуждение герцогини как бы застыло на мертвой точке.

— Знаете, моя радость,— проговорила я с нескрываемым сожалением,— в следующий раз, когда мы снова встретимся, я захвачу с собой какой-нибудь инструмент, который покажется вам убедительнее, чем мой язык, и я стану вашим любовником, супругом, ведь я говорила что мечтаю обладать вами так, как о том мечтает мужчина.

— Ах, делайте все, что считаете нужным,— покорно откликнулась Онорина,— умножайте свидетельства вашей любви, и я сторицей верну их вам.

Потом Онорина попросила раздеться меня донага и жадно оглядела мое тело, но наука наслаждения была ей неизвестна — тем более она не знала, как передать мне свой восторг. Впрочем, для моей пылавшей души это было неважно: мною любовалась прекрасная женщина, ее взгляд доставлял мне плотское удовольствие, и я купалась в блаженстве. Однако сластолюбивые и развратные создания, случись им оказаться на моем месте, в том положении, в каком была я, посочувствуют мне, поймут мое отчаяние, которое всегда охватывает человека, раздираемого на части не исполненными желаниями так же, как сделала я, недобрым словом помянув Природу за то, что она внушает нам страсти, которые лесбиянки удовлетворить не в силах...»

                                                                            МАРКИЗ де САД. Жюльетта

------------------------------------------------------------------------------------------------------------

КСТАТИ:

* Как говаривал Козьма Прутков, нельзя объять необъятное.

* «Сколько всего нужно, чтобы сделать счастливым только одного человека!»

А чтобы сделать счастливой женщину?

Сотканная из сплошных противоречий, она требует одновременно ласки и жестокости, возвеличивания и унижения, пьянящей мягкости рук нежной подруги и свирепого натиска первого встречного бродяги-насильника...

Уголь и алмаз, вода и огонь, медные трубы славы и сточные трубы позора.

КОНЦЕНТРАТ

«Там вздохи, плач и иступленный крик

В беззвездной тьме звучали так ужасно,

Что поначалу я в слезах поник».

Все, даже самые оригинальные капризы похоти одной, отдельно взятой женщины,— ничто в сравнении с тем грозовым облаком страстей, которое зависает над местами массовой концентрации представительниц так называемого «слабого пола».

Подобными местами прежде всего являются женские тюрьмы и монастыри.

Над ними витает мощное психоэнергетическое поле — эгрегор, который подпитывается волнами энергии влечений каждой из находящихся в сфере его влияния женщин, которые, в свою очередь, получают отраженную волну огромной разрушительной силы.

Там все самые отрицательные качества женской натуры — капризность, истеричность, непоследовательность и т.д.— в невообразимой мере усиливаются и усугубляются за счет сексуального ажиотажа, который охватывает всех, даже тех, кто в обычной, нормальной жизни относился к сексу довольно индифферентно.

Этот ажиотаж более всего (и в самых болезненных и уродливых формах) характерен для женских тюрем, обитательницы которых, в отличие от монахинь, оказались там вопреки своей воли, лишены даже теоретической, предположительной возможности полового общения с противоположным полом и, кроме того, обладают некоторыми психическими особенностями, характерными именно для преступников.

Преступник сознательно ставит себя вне общества, находится в состоянии постоянной войны с ним, войны, в которой соотношение сил явно не в пользу его, преступника. Он поддерживает и укрепляет свой боевой дух презрением к противнику, отрицанием его нравственных норм, самоутверждением и культивированием в себе дерзкой агрессивности. Но стрелы, посылаемые в противника, неизбежно возвращаются, сея в душе преступника неуверенность и тревожность, делающие его особо импульсивным и ранимым.

Это стимулирует развитие комплекса неполноценности и одновременно стремление любыми способами преодолеть этот комплекс. Тревожное состояние формирует в душе ситуацию, когда пассажиры тонущего корабля, стремясь поскорее занять места в спасательных шлюпках, сминают, давят друг друга, охваченные безумием паники.

Естественно, что в женском варианте эти качества приобретают совершенно патологический характер, да еще и усиленный царящим в тюрьме сексуальным ажиотажем.

Удовлетворение похоти становится здесь идеей-фикс.

И все это на фоне царящих в наших так называемых «исправительно-трудовых учреждениях» скученности, несоблюдения элементарных санитарных норм (когда, возможно, сама начальница колонии видела биде лишь на страницах иностранных каталогов), скудости материальной и культурной сфер и всеобщей звериной озлобленности.

Что ж, тюрьма всегда считалась действующей моделью государства, в котором она находится...

Но тюрьма все равно остается тюрьмой, с витающим над ней эгрегором, даже в самых благополучных государствах.

АРГУМЕНТЫ:

«Очутившись в тихий воскресный день в мужской тюрьме, вы наверняка не увидите пеленок на бельевой веревке и не услышите плача младенцев. Физиологические особенности женщин — менструации, климактерический период, беременность — в тюремной обстановке сплошь и рядом обостряют их эмоции. Женщины, безусловно, куда менее выдержанны, чем мужчины, которые подчинены некоему кодексу мужества и не желают выглядеть плаксами и маменькиными сынками в глазах товарищей. А в наших женских тюрьмах считается вполне нормальным, когда заключенные рыдают, впадают в истерику, стенают или визжат. Уж так повелось, что мужчина в обыденной жизни, в армии или в тюрьме обязан хорошо владеть собой, не хныкать, быть тренированным и выносливым. Для женщин все это вовсе не обязательно. Они просто не замечают своей недисциплинированности, своей подчас ребяческой неразумности...

Заключенные женщины, бесспорно, уделяют своей внешности много больше внимания, чем мужчины в том же положении. Почти все, в особенности «долгосрочницы», смертельно боятся рано состариться. Для многих это было главным, что поглощало их внимание. То и дело они причесывались, делали себе маникюр, мазали лицо и руки кремом, летом старались загорать, похудеть или поправиться. Многие прибывали в тюрьму коротко остриженными, но в тюрьме было невозможно как следует ухаживать за прической... Арестанткам разрешали подстригать друг другу волосы, но если они оказывались чересчур короткими, как у мужчин, виновных наказывали. И все-таки у нас было множество коротко остриженных голов... Практикуемая тайно, лесбийская любовь не преследовалась и как бы считалась допустимой. Надзирательницам было не так-то легко уследить за многочисленными привязанностями этого рода. Женщины придумывали десятки уловок, чтобы избежать наблюдения и слежки. Например, какая-нибудь девушка нарочно задерживала надзирательницу за рабочим столом, чтобы изложить ей ту или иную вполне законную просьбу, а в это время этажом выше ее подружки предавались любовным утехам. Иногда выставлялись «дозоры», и при появлении надзирательницы на лестнице раздавался предупреждающий сигнал — свист или пение. Если же парочку заставали врасплох, то обеих любовниц наказывали одиночным заключением, после чего расселяли по разным коттеджам. Сначала обе чувствовали себя одинокими и несчастными, тайно переписывались, обменивались сувенирами. Но, как говорят, с глаз долой — из сердца вон. Старые привязанности забывались, возникали новые...»