Царства смерти - Кристофер Руоккио
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Адриан! – услышал я напоследок крик Валки.
Я падал, падал в пустоту. Когда я ударился о нижнюю палубу увечным плечом, то едва не отключился от боли. Я покатился дальше. Последним, что я запомнил, был несущийся навстречу черный металл. Затем тьма ударила меня, словно кувалда.
– Адриан! – звал меня знакомый, звонкий как стекло голос. – Адриан Анаксандр Марло! Просыпайся же!
«Анаксандр, – подумал я. – Что за имя такое дурацкое?»
Греческое.
Это греческое имя.
– Открывай свои долбаные лиловые глаза! Слышишь?
– Валка?
Валка облегченно вздохнула. Я уже почти видел ее глаза и грудь, не стесненную напряжением и воздухом.
– Думала, ты умер.
Мне и самому казалось, что я умер. В голове звенело, все мышцы ломило так, будто их отбили деревянным молотком. Я лежал на груде металлолома, повсюду торчали сломанные балки, обрывки проводов и гнутые напольные пластины.
– Где я?
Рядом никого не было, и я вспомнил, что Валка ждала меня на «Ашкелоне». Нужно было найти «Ашкелон». С трясущимися руками я поднялся. Лишь благодаря удаче меня не завалило. Приземлившись в этом зале, я, вероятно, откатился от эпицентра разрушений, потому что за спиной у меня образовалась настоящая гора из металлолома и трупов. То, что я напоследок бросился в самоубийственную атаку на сьельсинов, парадоксальным образом меня спасло.
– Леон? – окликнул я, осматриваясь в поисках выживших. – Леон?
– Что еще за Леон? – спросила Валка.
Я не ответил. Даже просто стоять на ногах и обдумывать дальнейшие действия стоило мне невероятных волевых и физических усилий. Я опустился на колени, опершись на дрожащие руки.
– Сколько я был в отключке?
– Десять минут. Отавия сказала, случился обвал.
Я кивнул, ничего не ответив. Десять минут. Недолго, но достаточно, чтобы понять, что я был в относительной безопасности. Если бы рядом были еще сьельсины, меня бы уже схватили. Можно было сказать, что мне повезло. Металлический курган у меня за спиной постепенно застилал густой черный дым от проводов, подсвеченный маслянистым алым пламенем. Коридор понемногу заполнялся запахом горелой пластмассы и волос, и я закашлялся. Лодыжка отозвалась болью. Я ощупал ее. Не сломана. Но почти с каждым шагом в ней вспыхивала боль.
– Все погибли, – сказал я и опустошенно усмехнулся. – Все до единого.
– Адриан, мы теряем время! – воскликнула Валка. – Сьельсины уже по всему кораблю!
Прислонившись к поврежденной переборке, я прижал к глазам грязные перчатки в надежде, что давление хотя бы немного успокоит боль, от которой раскалывалась голова. Вместо этого оно вызвало кашель, и я согнулся, чтобы отхаркнуть. Я был полностью обезвожен; последний раз я пил еще перед началом сьельсинского парада. Неужели он был этим утром? Сколько длились дни на этой проклятой планете?
– Знаю… – выдавил я наконец. – Иду…
Неподалеку лежала пара мертвых сьельсинов. Одного раздавило тяжелой балкой, другого завалило при обрушении правой стены коридора. По вмятине на мягкой части черепа за рогами я понял, что существо погибло еще при падении, и порадовался, что перезарядил щит, – без него я бы тоже погиб. Из-под трупа торчала сьельсинская сабля.
У меня не осталось оружия. Фазовый дисраптор я потерял при падении.
Нагнувшись, я вытащил кривой молочно-белый клинок из-под мертвого тела. От кончика до навершия рукояти сабля была почти столь же длинной, как расстояние от пола до моего подбородка. Она была длиннее рапиры и средневекового меча и в сравнении с мечом из высшей материи весила очень много. Одной рукой ее было не удержать. Впрочем, это мало что меняло; сама по себе моя правая рука все равно была бесполезна. Я опустил саблю циркониевым острием вниз и опирался на нее, как на посох, чтобы сохранить силы при ходьбе. Шахта была чуть впереди, за разрушенным коридором, под треснутыми потолочными балками, едва не перегородившими проход. Вперед можно было пробраться только сквозь узкое отверстие по левую сторону.
Я направился туда, стараясь не сильно нагружать вывихнутую лодыжку.
Вдруг я остановился и оглянулся на труп сьельсина, который я обобрал. Что-то было не так. Мое зрение было нечетким, голова кружилась, и я присел на одно колено перед трупом, потыкав его саблей, чтобы убедиться, что сьельсин на самом деле мертв. Мой взгляд остановился на предмете, который привлек мое внимание. На шее сьельсина была тонкая серебряная цепочка. В этом не было ничего невероятного – сьельсины любили серебряные украшения, – но цепочка была очевидно людской работы, с тонкими изящными звеньями, которые не могли изготовить ксенобиты.
Изящная работа, которую я прекрасно знал.
– Не может быть… – вырвалось у меня.
Я потянулся дрожащими пальцами, чтобы снять цепочку с павшего воина. Это было невозможно. Попросту невозможно. Тем не менее…
Онемевшие пальцы нащупали кулон, и я сжал его в ладони, не веря в происходящее.
Скорлупа Тихого, аккуратными заклепками удерживаемая внутри серебряного обода, сияла белее белого. Я смотрел на нее, кажется, целую вечность, дивясь невероятной находке. И от этого вновь ощутил глубокое, всеобъемлющее чувство долга, как будто на цепочке висел не кулон, а целый мир. Я снова сжал медальон, чтобы убедиться, что он настоящий.
Он был настоящим.
Какой невероятный путь он проделал из рук укравшего его раба, чтобы вернуться ко мне? Этот ли сьельсин отобрал его у жалкого безъязычного вора, что обобрал меня, пока я висел на стене Дхар-Иагона? Или медальон прошел через множество рук, прежде чем осесть на шее погибшего воина?
Раскрыв ладонь, я посмотрел на кусок скорлупы как на святую реликвию, – впрочем, таковой он в некотором смысле и был. Сириани утверждал, что Утаннаш – Тихое – создало наш мир, всю нашу Вселенную. Разве нельзя в таком случае считать его богом, пусть и разлученным со своим созданием? Скорлупа была реликвией, и, глядя на нее в этом месте, в этом аду, я уверовал. Тихое поместило ее сюда, чтобы я смог ее найти. Сделало так, чтобы я заметил саблю и подошел. Спасло меня, когда все погибли, защитило, как в тот раз, когда меня убил клинок Аранаты.
Крепко сжимая реликвию, я поднялся и, опираясь на трофейную саблю, двинулся дальше.
Шахта была там, где я и рассчитывал ее найти. Лестница тоже. Клацая сапогами по пыльному металлу, я старался не смотреть вниз. Лестница вела вниз на шестьдесят уровней, и только стальная решетка отделяла ее от трамвайной шахты. Я боялся упасть. Удивительно, как лестница уцелела, – но теперь я достаточно повидал, чтобы не задаваться такими вопросами. Из боковых проходов тянулся дым, поднимаясь к верхней палубе.
Я знал, где нахожусь. Добравшись до нижнего уровня, нужно
