Жизнь волшебника - Александр Гордеев

172

На больничном пайке не выздоровеешь…

Не теряя времени, Роман прямо из больницы идёт в ОРС, чтобы узнать о работе. Там ему

советуют отыскать завхоза Старейкина и спросить у него.

Отыскать завхоза непросто. Всюду он только что был, да куда-то отлучился. Наконец они

сталкиваются во дворе. В первое мгновение Роман даже теряется. Размытые лица бывают обычно

лишь на фотографиях, но лицо Старейкина именно таково. Его «карточка» нечётка и размазана.

Роману хочется протереть глаза или навести в них какую-то дополнительную резкость, чтобы

хорошо рассмотреть этого человека. Старейкин, мужичок с большой, какой-то опять же

бесформенной, массивной головой на маленьком туловище, с узкими заплывшими глазками сразу,

как только Роман начинает говорить, понуро опускает глаза в землю, видимо, приготовившись к

каким-то претензиям. Услышав же просьбу, облегченно набирает полную грудь воздуха и

распоряжается, чтобы завтра с утра Роман начинал белить вот это овощехранилище, рядом с

которым им случилось встретиться. Видимо, работы в его хозяйстве столько, что столкнись они в

любом другом месте, он так же просто указал бы там на другое дело.

Однако человечек он тёмный – сплошная гниль. «Спектральный анализ», как обычно,

срабатывает сам собой. Ну и ладно, что тёмный. Даст подзаработать, и на том спасибо.

Домой Роман приходит вперёд жены. Не открывая замка, меняет на крыльце чистые,

«выходные», брюки на рабочие, подхватывает жёстко высохшие зазеленённые рукавицы, идёт на

грядки с клубникой. Оказывается, все время, пока они с Ниной ходили в больницу, пока он искал

завхоза и договаривался о работе, он оставался под впечатлением рассказа о старухе и её чудо-

огороде. Уж если какая-то старуха (старуха!) способна держать и обрабатывать большой

огородище, то как ему сомневаться в себе, со своей силой и умением работать? И на траву он

накидывается теперь, как на ярого врага. Через полчаса, угадав по звуку звякнувшей щеколды

приход Смугляны, он даже с неудовольствием, да и то лишь окончив намеченный у забора участок,

оставляет работу.

Нина собирает в сумку бельё. Теперь ей ещё хуже, её движения ватные, замедленные.

– У меня опять обострение, – глухо сообщает она, ткнувшись лицом в грудь мужа.

От её подавленного вида у Романа рассыпается душа.

– Перехожу на государственное питание, – тускло шутит Смугляна, – тебе одной заботой

меньше.

Роман беспомощно улыбается. Вздохнув, садится на полати, единственное место, куда можно

присесть. Собирается Нина очень медленно. Роман с недоумением ловит себя на странном

нетерпении: ему хочется поскорее вернуться к осоту, где у него намечен следующий квадрат

участка. Ситуация с больницей и отложенной поездкой грустна, но и тут выход только в работе.

Забывшись, он машинально смотрит на часы.

– Ты спешишь? – удивлённо спрашивает Смугляна.

– Да нет, что ты, – смутившись, бормочет Роман. – Тебе помочь?

– Я готова.

– Тогда я переодеваюсь. Провожу тебя.

– Не теряй времени, хозяин, – говорит она, – дома столько работы…

Роман понимает, что надо бы её проводить, поддержать как-то, но ему всю дорогу придётся

проявлять сочувствие. А он на него не способен. Не способен из-за понимания, что причина её

недуга в прошлой свяози с другим мужчиной. Его опустошает даже прощание у ворот. Проводив

жену взглядом, он обнаруживает, что ему уже не до осота – остывшие мышцы просят не работы, а

отдыха. Сейчас хочется только одного – есть. А как же обеденные борщ и котлета? Почему

здешний голод так зол, а силы уходят, как в песок?

Роман снова окидывает взглядом всё хозяйство, но сейчас оно почему-то уже не отдаёт теплом

в душе. Он подходит к колодцу, снимает крышку. Пора бы уж напиться и своей воды. Поднимая

ведро, Роман слышит чистый звон падающих капель. Ставит ведро на край сруба и почти уже

припадает губами к холодному краю, как видит на поверхности тот же радужный, маслянистый

перелив. Он со злостью выплёскивает воду и швыряет ведро в колодец. Вода снова

вычерпывается до песка. «Стахановский» голодный порыв повторяется, но уже без свидетелей и

показухи. И, наверное, это предстоит ещё не раз. Только ведь человек-то всё может преодолеть…

* * *

В субботу, по привычке проснувшись рано, Роман решает немного поваляться. В конце концов,

он это просто заслужил. Доски полатей, по ночам гнущие бока, делают своё дело. Почти за две

недели, что продержали Смугляну в больнице, Роман ни разу не начинал работать позже семи

часов.

Всю первую неделю своеобразным моральным будильником были костры на берегу, которые

ярко полыхали вечером в двенадцатом часу, когда он укладывался спать и вспыхивали в новых

местах уже после шести часов утра. Несколько раз издалека Роман видел старуху у костров, а

173

потом столкнулся с ней на дороге и глазам не поверил – это Демидовна, хозяйка, продавшая им

дом. Потому-то он и не мог застать её дома. Рада встрече и Демидовна. Видя дымок из трубы их

дома, она давно уже собиралась их навестить, да с этими пожогами всё недосуг. Роман заверяет

Демидовну, что всё у них нормально, и просит немного подождать с долгом.

Так что никакой великанши, никакого гения энергии тут нет. А лучше б был. Роман после этого

открытия едва не падает духом. Он-то считал, что сейчас у него идёт самый экстремальный

жизненный момент, а вот для этой женщины в возрасте (но ещё не старухи), и куда большее

напряжение – лишь каждодневная обыденность. Так сколько же энергии требуется от него? Да

ведь для того, чтобы сравняться с Демидовной, он должен взвинтить темп своей жизни по

меньшей мере раза в два.

Две эти недели он белил овощехранилище, ремонтировал тарные ящики, чистил прокисшие

бетонированные ямы из-под квашеной капусты, для чистки которых в позапрошлом году приводили

заключённых из зоны, а в прошлом году солдат-первогодков. По доброй воле за эту вонючую

работу никто никогда не брался. Труднее всего далось сырое овощехранилище. Пальцы от извести

сохли и шелушились, белая шершавость никак не смывалась с рук. Кожа, задубевшая от извести и

земли, и сейчас похожа на сухой картон. Белил Роман в одиночку, напарника для работы с

краскопультом не нашлось. В некоторые дальние и тёмные углы овощехранилища попутно

пробросил электропроводку. Ну, это, вроде как для себя и потому бесплатно. Грязной работой не

брезговал, считая, что чем она грязней, тем дороже. Закончив одну работу, тут же отыскивал

Старейкина, наводил резкость на его размытую физиономию и просил другую, стараясь не

допускать перерывов. Такая «смешанная» деятельность на подхвате выматывала. При каждом

задании возникали новые вопросы, на которые Старейкин лишь махал рукой: а, делай, как хочешь!