Моя идеальная - Настя Мирная

с кем встречается. Я написала, что тебе угрожает опасность, и ты ничего не должна об этом знать, иначе разговора не состоится.

Давясь воздухом, полностью игнорирую её, обращаясь к Северу.

— Ты должен был рассказать.

Натужный вздох. Дыхание парня летит тяжёлым эхом по парадной, как и моё.

— Я собирался, малыш, как только вернусь домой. Я и не думал что-то от тебя скрывать, но сначала хотел сам во всём разобраться, чтобы не пугать тебя раньше времени. Она сказала, что этот уёбок угрожал тебе.

— И что, мне теперь сказать спасибо? — толкаю небрежно, но в груди уже не просто ураган, там, мать вашу, смерч, который все внутренности в месиво скрутил.

— Я знаю, что тебе сложно, Насть. — садится его голос до минимального шёпота. — Но подумай вот над чем… Я чуть не сдох за эти дни, не зная, где ты и что с тобой. Как бы то ни было, родная, она — твоя мать. И она любит тебя. И ей тоже было сложно и больно.

— Ха. — толкаю сипом, чтобы перекрыть поток эмоций. — Раньше надо было беспокоиться.

— Любимая… — выдыхает Тёма, ослабляя хватку и, проворачивая меня к себе, ловит мои глаза. — В тот день, когда мы встретились, она попросила прощения. На протяжении девяти дней, пока тебя искали, она каждый день у Тохиного отца в кабинете рыдала.

— И я должна простить её? — шуршу, отводя взгляд.

— Не должна. Но тебе самой станет легче. Я знаю, о чём говорю, Настя. Ты ведь скучаешь по ней.

Жму кулак, пока боль в ладони не становится запредельной. Выдыхаю рвано и выталкиваю:

— А ты бы смог простить свою маму?

— Это другое.

— Нет, Артём, не другое. Тебя тоже предали.

Он опускает мне на щёку руку и прижимается губами ко лбу.

— Я бы простил. Не ради неё, нет. Ради себя, малыш. Прости и ты, чтобы пойти дальше.

Коротко кивнув, мягко высвобождаюсь из его рук и уверенно шагаю к женщине, которая стала причиной всех моих бед.

До последних событий я, возможно, не сопротивлялась этому, но теперь… Артём прав: я скучала по ней, несмотря ни на что. И по папе тоже.

Поднимаю голову и сталкиваюсь с серыми глазами. Физическая дрожь по конечностям летит, когда вижу боль, сожаление и вину в её взгляде. Никакого холода и отстранённости. Слёзы всё текут по её щекам, но она даже не старается их сдерживать. Так непривычно видеть маму такой слабой и уязвимой, что в груди не просто щемить начинает. Таким спазмом сдавливает, что дыхание замирает.

Три резких шага, за которые я преодолеваю разделяющее нас расстояние, и мои руки сжимают её плечи, а голова прижимается к волосам. Вдыхаю запах своего детства и сама едва держусь, чтобы не разреветься, потому как мать рыдает в голос, цепляясь за мои руки.

Скучала… Господи, я скучала…

Любимый прав. Она — моя мама, что бы не натворила и какие бы ошибки не совершила, этого ничего не может изменить. И я люблю её. Ну, конечно же, люблю. И если она действительно извинилась перед Тёмой… Если поняла свои ошибки… Если сожалеет…

— Я прощаю тебя, мама.

Её рыдания становятся громче, а по моим щекам стекают две скупые слезы, но большей слабости я себе не позволяю.

— Пойдёмте в квартиру. — просит любимый, кладя руку мне плечо.

Смотрим на него одновременно с мамой.

— Простите меня. Оба. Я столько натворила. — сипит родительница.

— Я уже говорил, что не у меня прощения просить надо.

Она коротко кивает и переводит взгляд на меня.

— А я уже простила, мам. — толкаю, пряча глаза. Всё же мне надо немного больше времени, чтобы отпустить все обиды. — Поднимемся в квартиру и там поговорим.

— Приглашаете меня к себе? — в её голосе такое удивление сквозит, словно это самая нереальная вещь, которая могла произойти в её жизни.

Ничего не ответив, отстраняюсь от неё и иду к лифту, кивком головы приглашая пойти за мной.

Удивительно, но любимый не тащит меня на руках до квартиры, позволяя показать маме, насколько сильной я стала.

В квартире киваю в сторону кухни и бросаю:

— Подожди там, мне надо переодеться.

Скидываю куртку и ловлю неодобрительный взгляд при виде огромного свитера и широченных спортивных штанов, затянутых шнурком на бёдрах. Без раздумий задираю свитер до бюстгальтера, выставляя на обозрение разукрашенные Должанским рёбра, и мама охает, прижимая ладонь ко рту.

— Ещё вопросы, мам? — выталкиваю сухо, не впуская в себя жалость к ней.

Нет, я не хочу, чтобы она страдала, но не могу так просто отпустить все обиды. А за двадцать лет их всё же накопилось немало.

Не дождавшись ответа, сама ничего не добавляю и иду в спальню. Только закрыв дверь, позволяю себе не только тяжёлый выдох, но безмолвные слёзы. Зубами вгрызаюсь в ребро ладони, скатываясь спиной по стене. С такой силой сжимаю веки, что за ними мелькают белые вспышки.

Я даже не замечаю появление Северова, пока он не прижимает меня к себе, опускаясь на пол рядом со мной.

— Если хочешь, то я попрошу её уйти. Или сам отвезу. — долбит хрипло, ведя ладонями по моему дрожащему от сдерживаемых рыданий телу. — Только не плачь, девочка моя. Блядь, ты же знаешь, как мне тяжело видеть твои слёзы. Прошу, родная, успокойся.

И как всегда, его тихие просьбы делают своё дело, вынуждая меня перестать реветь.

Поднимаю на любимого заплаканное лицо и рвано выпускаю не только воздух, но и давление, которое мешало дышать.

Слишком много всего происходит разом, и я просто не знаю, как со всем этим справляться. Сколько ещё сюрпризов нас ждёт, прежде чем мы сможем спокойно жить? Даже знать не хочу.

Качнув головой, не просто изгоняю из неё мысли, но и даю ответ Артёму на предложение отправить маму домой.

— Успокоилась? — с хрипотцой в голосе спрашивает Тёма, а по моему телу ползут мурашки от его тембра.

Подаюсь вверх и прижимаюсь своими губами к его. Просто прикасаюсь, но парня будто током прошибает. Впрочем, это касание продолжения не получает, хотя темнота в его взгляде говорит о том, как сильно он сейчас хочет избавиться от присутствия третьего человека в нашей квартире.

Знаю, что полноценно любовью заниматься мы не должны, но это вовсе не значит, что мы не можем доставлять друг другу удовольствие другими способами. После всего произошедшего во мне поселилась какая-то не находящая логики зависимость в его близости. Этим я словно сама себе каждый раз доказываю, что мы действительно всё ещё живы, а все ужасы остались позади.