Моя идеальная - Настя Мирная

— Возможно. Но не вижу в этом смысла. Что мы можем сказать друг другу спустя столько лет? Боюсь, только больнее будет.

— Поехали домой, Тём. Я замёрзла.

Он подхватывает меня на руки и усаживает на пассажирское сидение. Остальную дорогу мы почти не разговариваем. Начинается дождь, и Северов полностью сосредотачивается на том, чтобы довезти нас до дома целыми и невредимыми, а я погружаюсь в себя, расставляя на места последние кусочки паззла.

Теперь мне ясно абсолютно всё. И поведение любимого на протяжении всех этих лет, и его страхи и сомнения, и слова, которым я раньше не находила подтверждения. Я знаю всё о его семье. О том, откуда у него деньги на квартиру и машину. Чем он занимается и как зарабатывает. Нет больше секретов, кроме…

Я так и не спросила, куда он ушёл в тот проклятый день Х, но это подождёт. А впрочем, какая теперь разница? Пусть у моего человека-загадки останется хоть что-то, чего я не знаю. Так даже интереснее. К тому же у меня у самой появилась пара тайн, которые я пока не готова открыть ему. То, что сказал мне Егор перед уходом, и то, что я собираюсь сделать после рассказа Тёмы.

Тёмная пустая дорога, бесконечно стучащий по металлической обшивке автомобиля дождь, серая дымка тумана, тихая спокойная музыка, ровное дыхание любимого мужчины, его ладонь, гладящая мою ногу, делают своё дело, и я медленно проваливаюсь в сон. Даже несмотря на то, что спала сегодня почти до вечера, и на эмоции, пережитые от рассказа Артёма, я засыпаю так крепко, что Северу приходится меня хорошенько встряхнуть, чтобы разбудить.

— Ты чего, Тёма? — бурчу, всё ещё не выбравшись из объятий дремоты. — Я хочу досмотреть сон.

Закрываю глаза в попытке вернуться в место, где проходило наше первое свидание. Вот только в этот раз одними поцелуями парень не ограничился.

— Мы дома, малыш. — пробивается сквозь толщу сна его тихий голос, в котором слышится улыбка. Улыбаюсь раньше, чем поднимаю ресницы. — Просыпайся, соня. В кровати выспишься. — смеётся уже громче, прижимаясь к моим губам в мимолётном поцелуе.

Вот только мне этого мало. Он же так и не закончил того, что начал в моём волшебном сне.

Закидываю руки ему на шею и углубляю поцелуй. Толкаюсь языком ему в рот. Сплетаемся жарко и влажно. Разлепляемся, только когда заканчивается кислород. Любимый косит на меня странный взгляд.

— Ты чего так смотришь? — выталкиваю, сладко потягиваясь, отчего куртка задирается вместе со свитером, оголяя полоску живота.

Тёма тяжело сглатывает, проводя пальцами по кромке штанов и, одёрнув руку, бурчит:

— Что тебе такого приснилось, что ты так на меня набрасываешься?

— Ты, Тёмочка. Что же ещё? — отбиваю, смеясь.

До подъезда, конечно же, он несёт меня на руках. Как бы мне не хотелось возмутиться, всё же принимаю решение смириться с этим, хотя бы до тех пор, пока не смогу передвигаться без постоянной физической боли.

Тёма опускает меня на ноги и открывает дверь. Едва мой взгляд цепляется за человека, стоящего, опираясь на стену, сердце дробит целые рёбра, а в горле замирает крик.

Глава 43

Можно ли простить?

— Что тебе здесь надо? — бросаю зло, сжимая пальцы и зубы.

Ну вот вообще ни разу не смешно. Я просто хочу, чтобы нас с Тёмой оставили в покое. Все! Я, мать вашу, просто мечтаю о спокойной жизни. Пусть весь этот грёбаный мир, в котором столько жестокости и несправедливости, хоть на части развалится или скатится в Ад. Мне плевать!

— Настя…

— Отвали от нас. Исчезни из моей жизни. — выплёвываю, делая шаг назад. Упираюсь спиной в сталь мужского тела. Только его близость и позволяет мне сейчас не сойти с ума. — Что стоишь? Я ведь ещё тогда сказала, что сделаю с вами, если вы просто приблизитесь к нам с Артёмом. Уходи! Убирайся! Проваливай! Это всё из-за тебя! Из-за тебя! Слышишь?! Я не хочу тебя видеть! — сама не замечаю, как перехожу на крик.

— Малыш… — добирается до меня успокаивающий голос любимого, и я, разворачиваясь, утыкаюсь носом ему в грудь, пряча лицо в складках куртки.

Тёма крепко обнимает, защищая, а я как, меленькая девочка, прошу:

— Пусть она уйдёт, Тёма. Пусть уйдёт. Прогони её. Прогони.

— Успокойся, родная. Всё нормально. — сипло просит любимый, но я могу только повторять, чтобы он её прогнал.

— Настенька. — снова зовёт мать, но я только сильнее зажмуриваюсь, сжимая ладонями ткань.

— Вам сейчас лучше уйти. — ровно бросает Северов, сильнее сдавливая мои плечи.

— Но я просто…

— Блядь, я же просил не лезть к нам сейчас. — рявкает Артём.

Меня передёргивает, но отнюдь не от его тона, а от слов.

Просил? Что? Когда? Что, мать вашу, происходит?

Отрываю голову от его грудной клетки и тут же вскидываю её вверх, встречаясь с бирюзовыми глазами. То, что я в них вижу, вынуждает меня вырваться из его рук и рвануть к выходу просто потому, что я не способна сейчас смириться с его предательством.

Как он мог? Как, блядь, мог общаться с моей матерью за моей спиной после всего, через что мы с ним прошли?

Едва толкаю дверь, Север перехватывает моё тело поперёк, крепко сжимая предплечьями мои руки. Каменные мышцы блокируют все мои движения, а рваное дыхание обжигает макушку.

— Успокойся, любимая. Я всё объясню.

— На хрен мне твои объяснения не нужны! — гаркаю, делая новую попытку высвободиться из его захвата.

Вот только это чертовски сложно, потому что бороться с этим парнем у меня никогда не получалось.

— Насть, я не хочу бороться и делать тебе больно. Но сделаю, если ты сейчас не перестанешь сопротивляться, потому что это единственный способ не дать тебе уйти. Ты же знаешь, что всё равно не отпущу. Просто выслушай меня. Прошу, родная, успокойся и послушай.

Нагребаю полные лёгкие горького кислорода и замираю в его руках. Но даже после этого хватка не ослабевает. Так и стоим. Я утыкаюсь глазами в металлическое полотно подъездной двери. Артём сжимает меня со спины. А человек, который превратил мою жизнь в Ад, где-то позади.

Тёма тяжело выдыхает и выталкивает хрипло:

— В тот ебаный день, когда я ушёл без объяснений, у меня была причина. Мне пришло сообщение о том, что тебе может грозить беда. Я не мог просто проигнорировать его.

— Почему не рассказал, Артём? — спрашиваю глухим шёпотом.

— Потому что я ему запретила. — режет мать. Я даже обернуться себе не позволяю. Только мышцы каменеют, а сердце долбится о рёбра. — Он не знал,