Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы - Лео Перуц

— Хвастуны, распутники, пьяницы, грабители церквей… — билось во мне. — Бог праведен, и суд Его — истинен!

И мне казалось, будто уничтожение полка изначально было в моей воле, и это я решил дело — во имя великого… Во мне жил ураган, сердце мое готово было разорваться, кровь гудела в висках, я шатался — от величия этого часа…

Дубильная Бочка пытливо смотрел на меня, ожидая ответа. Но я молчал.

— Позвольте мне сказать вам одно слово, господин маркиз! — начал он. Я уже знаю: вы презираете войну и не думаете вовсе о славе, которую приобретает в боях храбрый солдат. Вы ведь так говорили: бедный батрак, который пашет поле, имеет больше права на славу, чем все полководцы. А я эту ночь после боя совсем не спал и все думал об этом. Боль не давала заснуть — видите, у меня прострелена рука, да еще жар в придачу, и подагра проснулась… Мы, солдаты, те же мученики, как святые Иаков, Кириак или Марцеллин… Не знаю только, чьи мы мученики — Бога или дьявола? За что мы воюем? За что убиваем и проливаем свою кровь? За Божие дело? Мы — просто слепые кроты на свету… и не знаем, какова воля Бога. Ради добычи? Нет, господин маркиз, мы — как плотники Ноева ковчега, которые строили убежище для всех тварей, а сами захлебнулись в потопе. На благо родины? На этой земле, господин маркиз, уже тысячи лет льется кровь. И разве битвы, после которых прошла сотня лет, не кажутся сегодня бесцельными? Ради чего же бои, марши, усилия, маета, голод, раны — опять и опять? Что от всего этого остается? Я хочу сказать вам, господин маркиз, — только слава… Я иду по чужому городу, и люди шепчут мое имя, матери поднимают детей, чтобы показать им меня, горожане выбегают из домов и приветствуют меня, чьи-то лица теснятся у окон. И если я когда-нибудь немощным стариком приползу в монастырь — блеск моего имени… Будь проклята, опять она! Боже, сохрани меня! Ведьма чертова!

Он умолк. Старая уродливая женщина вошла в комнату с котелком горячей воды и полоской полотна в руках. Нортумберлендский офицер быстро взял со стола свою шляпу с плюмажем и, нахмурившись, вышел, кивнув мне на прощание.

— Ты — дурак, болван, бездельник! — зашипела старуха и начала обрабатывать раненую руку Дубильной Бочки. — Теперь вот сидишь да кряхтишь. Другие приносят деньги, а ты — только пару лотов свинца, в который уже раз!

— Да уймись ты! — зарычал Дубильная Бочка. — И не трогай меня! Я выиграл большое сражение!

— Большое сражение? — визгливо крикнула старуха, гневно взмахнув перевязочным хлыстом. — А зачем? Чтобы этот, а не другой король вводил на будущий год новые налоги на хлеб, на сало, на сыр и яйца?!

— Заткнись! — крикнул полковник. — Знай свою метлу и не лезь в мои дела! Узнаешь его сиятельство, господина маркиза? Хоть его постыдись!

— Сиятельство, преосвященство, степенство, холерство! Тебе вечно надо лезть везде, где бьют… Если турки задерутся с татарами — ты и туда полезешь!

— О горе мое! — кряхтел Дубильная Бочка. — И с этой ведьмой я — уже семнадцать лет… Господин маркиз, ее злобу можно мерить мешками!

— Да, весь город знает, что мой муж — свиная шкура! — закричала баба. — Он не хочет работать, шляется по стране, думает, что дратва и шило его погубят, если он займется работой!

— Господи! — со вздохом пробормотал полковник. — Избави меня от всякого зла…

Когда я покинул комнату и сошел по лестнице, вслед мне все еще слышались жалобный и злой голос полковника и брань его жены. Перед домом сидели несколько повстанческих офицеров, расположившись под фиговым деревом и уплетая холодную баранину. При виде меня они молча встали и отдали честь.

На улице царила живая и шумная жизнь, люди азартно носились по своим делам, и трудно было поверить, что еще накануне город был полем ожесточенного сражения и местом гибели двух полков. Продавцы жареных каштанов сидели на своих легких стульчиках из пробкового дуба, коробейники разложили свои товары, по улицам катили тележки с древесным углем для каминов и жаровен, погонщики мулов предлагали своих животных покупателям. За открытыми дверями — а было солнечно и куда теплее, чем накануне, предлагали свои услуги цирюльники, монах-кармелит раздавал иконки, и со всех сторон неслись выкрики крестьянок, продающих различные продукты:

— Молоко! Козье молоко! Теплое молоко! Кто хочет молока?

— Лук из Мурсии! Орехи из Бискайи! Чеснок! Бобы! Севильские оливки!

— Вино! Красное вино из Валь де Пеньяс!

— Колбасы! Разные колбасы! Сальчичонес! Лонганисос! Хорисос! Настоящая эстрамадурская колбаса!

И повсюду, где я проходил, этот разноголосый шум утихал. Люди останавливались, уступали мне дорогу и глядели мне вслед — с почтением и даже страхом.

Это не я, а мертвый маркиз де Болибар проходил по своему городу. Смотрел на виноградники и поля вдали. Моя страна, моя земля! — эти слова ликующе звучали во мне, это для меня росли лозы, зеленели луга, моим было все, что объемлется этим синим небом. И в сердце — сладкий хмель. Зачарованный, грезящий, став на час наследником этой земли, медленно шагал я по улицам города.

У ворот стоял отряд герильясов. Один из них распахнул передо мной тяжелую створку ворот и с поклоном приветствовал меня:

— Ave Maria purissima!

И чужой голос ответил из моих уст:

— Amen! Зачавшая без порока!

РОЖДЕНИЕ АНТИХРИСТА

(повесть)

В 1741 году в Палермо, недалеко от порта, жил некий починщик обуви. Он не был уроженцем города, а приехал издалека, и соседи звали его Дженовезе[89] из-за его непривычного произношения и превосходного аппетита, так соответствующего известной поговорке: один генуэзец ест за троих сицилийцев.

В этом большом городе, который можно было бы назвать подлинным раем, не будь он населен самым ленивым и никчемным народом на свете, наш «генуэзец» сильно отличался от всех местных жителей своим трудолюбием и бережливостью, а на улице Веттурини, где он поселился, им просто не могли нахвалиться. Ибо кроме ремесла сапожника, в котором он был искусен и прилежен, как никто другой, он завел еще и мелкую торговлю всякой всячиной — дверными колокольчиками, железными скобами, крючьями, замками и рыболовными снастями. Л еще он сдавал двух своих мулов напрокат торговцам, и они перевозили на них товары из гавани в склады. При всех этих заботах он находил время ежедневно посещать мессу в ближайшей церкви. Он всегда сам делал покупки на базарной площади, так как не держал ни служанки, ни подмастерья, и ранним утром, задолго до открытия сапожной мастерской, его можно было встретить у прилавка мясника, где он по будням выбирал фунт телятины, а по праздникам — лобана или жирного линя.