Омут памяти - Александр Яковлев

О том, что КГБ удавалось удерживать систему двоевластия еще и при Горбачеве, свидетельствует пример, причем далеко не единственный. Где-то в конце апреля — начале мая 1988 года возник вопрос о возвращении в СССР знаменитого режиссера Театра на Таганке Юрия Любимова. Я позвонил в КГБ, поскольку возражения шли с той стороны. Там категорически возражали. Сейчас я уже не помню их аргументы. Но в любом случае они говорили не только о нем, о его "подозрительных связях", но и о его жене, которая, мол, тоже не вызывает доверия. И все это происходило в 1988 году, когда все слова о демократии и свободе были уже сказаны. А вот КГБ, опираясь на социалистическую реакцию в партии, продолжал удерживать в своих руках половину власти, если не больше.

Я позвонил Шеварднадзе. Договорились не тратить времени на уговоры, а написать в Политбюро официальную записку. Так и сделали. Записку послали 4 мая 1988 года за двумя подписями. Согласие на выдачу визы было получено 7 мая. Вопрос был решен вопреки возражениям спецслужб.

Повторяю, на дворе шел 1988 год, а стиль партийных документов оставался византийским, приспособленческим — "с одной стороны", "с другой стороны". Продолжалось двоевластие, что и было решающим тормозом реформ. КГБ к тому же явно усилил работу по внедрению в демократическое движение своих людей. В психологии номенклатуры мало что менялось. Подспудное, тайное влияние КГБ доминировало, мало того, оно ложилось на удобренную почву — на страхи прошлого.

В конце концов "кротовая тактика" КГБ постепенно одерживала верх. Горбачева сумели напугать демократической волной. Он начал пятиться, ища спасение во временном откате от реформ, считая его тактическим. Крючков тем временем все делал, чтобы постоянно подогревать веру Горбачева в то, что тот может положиться на КГБ на любых поворотах событий. Не знаю, клюнул на эту приманку Михаил Сергеевич или нет. Думаю, однако, что опасения у него в отношении главы КГБ постепенно укреплялись — таково мое ощущение.

Так это или не так, но в любом случае Горбачев продолжал находиться под усиленным прессом спецслужб. Да и деваться ему было некуда, поскольку с демократическими силами он многие связи уже потерял, а вокруг него сложилась преступная группа заговорщиков, которая не моргнув глазом предала его, ибо состояла из лиц, тесно сотрудничавших с КГБ, или его прямых агентов.

Будучи в Политбюро, я внимательно присматривался к деятельности спецслужб, прежде всего КГБ. Вовсе не хочу всех работников, особенно разведчиков, мерить одной меркой. Там немало порядочных людей. Пишу в этой главе о другом, а именно о карательной системе, которая вместе с КПСС была основой большевистской диктатуры.

Я не располагаю достаточной конкретикой, касающейся деятельности КГБ, — она скрывается до сих пор. Просто хочу пригласить исследователей к изучению подлинной природы и механизма взаимодействия партии и карательных служб, сферы, которая содержит еще очень много неразгаданных тайн.

Глава двенадцатая

Вы сеете фашизм

Вот уже двенадцать лет я занимаюсь реабилитацией жертв политических репрессий в качестве председателя соответствующей комиссии.

Я буду рассказывать о судьбах миллионов наших соотечественников — расстрелянных, замученных пытками, умерших от голода, повешенных, о том, как уничтожался генофонд народов России. За эти годы узнал об этой трагедии, может быть, столько, сколько не знает никто. Я имею в виду документальную сторону дела. А потому считаю своим долгом проинформировать об этом российское общество. Общество, которое пока не испытывает христианской потребности в покаянии.

Потрясает своим мужеством и прозорливостью письмо гениального ученого, лауреата Нобелевской премии, академика Ивана Павлова, направленное в декабре 1934 года Правительству СССР. Он писал:

"Вы напрасно верите в мировую революцию. Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. До вашей революции фашизма не было… Разве это не видно всякому зрячему?"

И верно, разве это не видно всякому зрячему?

Сошлюсь и на более поздний документ. 20 декабря 1957 года председатель КГБ Серов пишет в ЦК пространную записку об антисоветских настроениях крупнейшего ученого, тоже Нобелевского лауреата Льва Ландау. Серов доносит: КГБ "располагает сообщениями многих агентов из его окружения и данными оперативной техники", что Ландау называет систему, установленную после октября 1917 года, "фашистской", а руководителей государства — "преступниками".

В разговоре с харьковским ученым Лифшицем, продолжает Серов, Ландау говорил, что с октября 1917 года "формировалось фашистское государство… Это была идея создания фашистского государства". 12 января 1957 года в беседе со своим коллегой Шальниковым Ландау сказал: "…Наша система… совершенно определенно есть фашистская система, и она такой осталась и измениться так просто не может". В разговоре на ту же тему с ученым Мейманом Ландау заявил: "То, что Ленин был первым фашистом, — это ясно".

Великие ученые сделали этот вывод, не зная и сотой доли той информации, которая доступна нам сегодня.

То, что вытворял Ленин, я уже рассказывал. Сталин последовательно продолжал ленинскую линию на создание "военизированной партии", иначе он не видел пути движения к личной диктатуре. Он первым ввел в оборот термин "командный состав партии". "В составе нашей партии, — указывал он, — если иметь в виду ее руководящие слои, имеется около 3–4 тыс. высших руководителей. Это, я бы сказал, — генералитет нашей партии. Далее идут 30–40 тыс. средних руководителей. Это — наше партийное офицерство. Дальше идут 100–150 тыс. низшего партийного командного состава. Это, так сказать, наше партийное унтер-офицерство".

Как известно, юридическим кредо сталинизма стала "презумпция виновности" человека. Российский, а затем советский человек был априори греховен. Но не перед Богом, а перед властью. Власть заняла место Бога. Обычный человек для большевиков — вообще ничто, тварь земная, "материал капиталистической эпохи", непригодный для создания "социалистической цивилизации". Его необходимо расстрельно и тюремно переработать.

О том, что творилось при Ленине и позднее, я уже рассказывал. Но даже после XX съезда, когда обществу рассказали о преступлениях Сталина, отношение к политическим репрессиям менялось очень медленно. Высшая власть, опираясь на карательные службы, всячески тормозила процесс восстановления справедливости. Те и другие берегли собственные головы.

Несмотря на то что еще в 1954 году начали работу Центральная и республиканские комиссии по пересмотру дел осужденных за "политические преступления", реабилитация осуществлялась выборочно, не по закону, а произвольно. В тех же случаях, когда принимались положительные решения, речь шла не о политической реабилитации, а об амнистии. По Указу от 24 марта 1956 года (то есть уже после XX съезда) все было свалено в одну кучу: политические и воры. Соответствующим комиссиям было велено закончить работу к 1 октября 1956 года — поскорее да побыстрее. А работе этой и до сих пор конца не видно.