Охота на сурков - Ульрих Бехер

Но все равно во что бы то ни стало хотела услышать, что я скажу на это: поставьте себя на место несчастной вдовы Цбраджен-Трачин.

Придерживаясь правил игры, следовало с сожалением прищелкнуть языком и воскликнуть: «Ах, какой ужас!» или нечто в этом роде. Но когда я наконец собрался с силами и открыл рот, чтобы вымолвить несколько подобающих слов, меня словно бес попутал и я чрезвычайно сухо заметил: никто, мол, не застрахован от самоубийства, убийства и внезапной смерти, это может случиться в любой семье.

— Да ну? В нашей семье, уж во всяком случае, такого не пыло.

— В вашей тоже было!

Мадам Фауш с ожесточением сунула карандаш в косу, уложенную кренделем на левом ухе.

— Что вы имеете в виду?

— Знаменитое убийство, в котором были замешаны предки дяди вашего супруга.

— Знаменитое упийство? Дядя моего супруга? Замешан?

Несколько посетителей у окошек повернули головы.

— Относительно давняя история. Я говорю о пирожнике и виноделе Фауше из Кура. Гм. В его доме, как известно, был убит Юрг Иенач.

— Иена-ч-ч-ч… С тех пор прошло аккурат триста лет.

— Да, ровно триста лет. Я ведь сказал: относительно давняя история. Не сердитесь, мадам Фауш, я не хотел вас обидеть. И вот возьмите на прощание небольшой подарочек, мы сегодня уезжаем… Нет завтра… Во всяком случае, на днях.

Я насилу вручил ей коробку ассорти; немного смягчившись, она забормотала что-то о подкупе «должностного» лица.

— Ну а что касается истории с братьями Цбраджен, то она и впрямь ужаснаяужаснаяужасная.

Это окончательно смягчило почтмейстершу. О боже! О самом главном она чуть было не запамятовала. Какой-то человек ждет меня во дворе. Проводник в горах. Я возразил, что, должно быть, произошла ошибка, я не заказывал никаких проводников. Да нет же, я его заказывал, он назвал мое полное имя. Равно как и свое собственное: Каспер Клалюна. Я спросил, где этот человек? Сидит на ее старых санях, сидит на полуденном солнышке и знай себе посасывает «носогрейку». Тут я заявил, что боюсь новых людей; она парировала это утверждение словами: «Чужая душа потемки, как у нас говорят, бочка с крышкой». Наступил обеденный перерыв, почтмейстерша закрыла дверь за последним посетителем и по моей просьбе дала мне возможность незаметно бросить взгляд на незнакомца, разумеется, в виде исключения, потому что я «ее люпимчик»; она отвела меня в служебное помещение и чуть приоткрыла окошко со свинцовым стеклом. Незнакомец сидел на ветхих розвальнях, которые он наполовину вытащил из сарая, и курил узловатую трубочку (с крышкой!); на вид это был типичный энгадинский проводник или же не вполне одомашненный индеец. Его лицо с горбатым орлиным носом казалось обтянутым невыдубленной кожей; на подошвах высоких башмаков виднелся двойной круг шипов.

Пожалуй, он даже был чересчур типичный проводник в горах.

Господин Душлет — пожилой почтовый чиновник в халате цвета хаки — провез через служебное помещение тележку с посылками, и мадам Фауш спросила его о чем-то на ретороманском языке.

— Каспер Клалюна, guida da muntagna[341]?

Господин Душлет покачал седой головой с косматой курчавой гривой и прошептал, мол, нет, этот человек — не местный, тем не менее у него значок проводника, к тому же маршрут уже твердо установлен: во второй половине дня надо дойти до горного приюта Боваль, завтра до восхода солнца пересечь Мортерач и добраться до Исла-Персы, а оттуда через ледник Перс и перевал Дьяволеццу спуститься к первым домам Бернины; маршрут не трудный, «просто вверх и вниз». (Иногда мне казалось, что граубюнденский немецкий звучит совсем как арабский.) Смущенный своим намерением ни с того ни с сего отослать проводника, я вдруг вспомнил события последней среды, той среды, которая прошла под знаком несчастья: смерть Джаксы, Эрнста Людвига Кирхнера, де Коланы. Остановившись у глетчера Мортерач, услышав стрекотание пулемета и тут же вслед за этим крик (как потом выяснилось, Фатерклоппа), я сказал тен Бройке, что был бы не прочь пройти по маршруту через Дьяволеццу. Неужели мои слова возымели действие? Неужели Йооп дал мне понять, что он простил почти символическую пощечину, и послал сюда этого Клалюну?

Вняв моей просьбе по возможности любезно спровадить проводника, но при этом выспросить у него, не послан ли он Йоопом тен Бройкой из «Акла-Сильвы», Душлет вышел и направился к сараю, а мы с мадам Фауш украдкой выглянули из приоткрытого окошка с тусклыми стеклами. Вскоре незнакомец с лицом индейца опять затолкнул в сарай розвальни, перекинул через плечо засаленный рюкзак, из которого торчали два ледоруба, и с нарочитым хладнокровием прочертил в воздухе чубуком трубки прямую. После чего отправился восвояси, а господин Душлет доложил, что мое предположение было правильным. Не кто иной, как голландец из «Акла-Сильвы», поручил Касперу Клалюне — основная база проводника была в Поскьяво — провести господина *** через Дьяволеццу. Его, Клалюну, совершенно не волнует, что запланированная экскурсия по маршруту Дьяволецца сорвалась, ведь за экскурсию уплачено вперед.

Странно. Надо бы позвонить в «Акла-Сильву». Сказано — сделано. Но к телефону никто не подошел.

После обеда небо покрылось облаками, напоминавшими громадные ватные тампоны; в первый раз за долгое время в Энгадине с его хваленым климатом стало душновато; я почувствовал жжение в глазах, что предвещало приступ сенной лихорадки, и вспомнил предсказание доктора Тардюзера: примерно через месяц здесь зацветет трава и начнет осыпаться пыльца.

Мысленно я перебирал, что мне следовало и чего не следовало делать: следовало получить письмо Тессегье, отправленное до востребования на главный почтамт Санкт-Морица, не следовало дожидаться возвращения Ксаны из Альп-Грюма, следовало надеть пражский фланелевый костюм, сунуть в карман эфедрин фирмы «Мерк» и перекинуть через руку светло-голубой шарф Полы, следовало отказаться от комнаты у мадам Фауш (жжение в глазах было вполне достаточным основанием), попросив ее передать Ксане, что, поскольку здесь нельзя купить антиаллергический препарат английского производства, я в последний раз поехал «в город». Да, в последний раз я сел в небесно-голубой, идеально чистенький игрушечный вагончик граубюнденской железной дороги и столкнулся с персонажем, который всегда казался мне прямо-таки уникальным, а именно с кондуктором швейцарской федеральной железнодорожной сети в темно-синем мундире без единой пылинки, с необычайно элегантной кондукторской сумкой из красной блестящей кожи на таком длинном ремне, что она болталась где-то у кондукторских колен.

Я совсем не предполагал, что очень скоро наскочу на Черную Шарлотту.

Карл Отто Шварцвальд, он же Черная Шарлотта, был завсегдатаем знаменитого берлинского кафешантана «Эльдорадо» — пристанища гомосексуалистов; кафешантан помещался на улице Лютера неподалеку от варьете «Скала», где в 1931 году долгое время гастролировал Джакса. И вот однажды вечером в «Эльдорадо» забрел Гюль-Баба с Эльзабе и Ксаной, которую сопровождал я. Блондинка Ганзи, педик, изображавший пышную блондинку, с такой розовой холеной кожей и столь ловко приделанной резиновой грудью, что никто, кроме посетителей кафешантана, нипочем не признал бы в нем мужчину, — так вот этот Ганзи приветствовал Джаксу со сцены и привел публику в неописуемый восторг. А позже к нашему столику подсел Черная Шарлотта — худое создание с костлявой шеей и с крючковатым носом, кончик которого нависал над ярко намалеванным ртом; в отличие от Блондинки Ганзи, Черная Шарлотта был на редкость уродлив.

Впервые вокзал в Санкт-Морице показался мне по-настоящему многолюдным. Шпалерами стояли портье гостиниц в парадной «адмиральской» форме и остальной гостиничный персонал в лягушачье-зеленых фартуках. (Что стало с лягушачье-зеленой Вереной Туммермут? Но эта глава была уже прочитана.) Жжение в глазах усилилось, я купил в вокзальном киоске дешевые солнечные очки. Прошел по направлению к главному почтамту мимо гигантской коробки отеля Бадрутта, покрашенного почти что в «габсбургский» желтый цвет; здание отеля было построено в стиле belle-laide[342] — красиво-уродливом стиле, — представлявшем собой mixtum compositum[343] из замка святого Грааля, дворца Тюдоров и большого универсального магазина (в снежные энгадинские зимы заметенный снегом отель, должно быть, производил весьма внушительное впечатление); к его чертовски импозантному парадному входу только что подкатило такси, из которого вышла пассажирка — особа в мохнатой короткошерстной норке поверх тигрового вечернего платья. Где я видел эту черную соломенную шляпку, эти вихляющие бедра, эти тощие ноги, мелькавшие во вращающейся двери, к которой был приставлен бой в каштаново-коричневой ливрее? А ну-ка снимем свои новые темные очки. Черт подери, неужели Черная Шарлотта? Когда я проходил мимо гардероба, второй бой в каштаново-коричневой ливрее жестами показал мне, что я должен оставить у него свой берет и шарф. В огромном холле, часть которого была обставлена мебелью в стиле ренессанс, я понял, что мои глаза меня не обманули. Ковылявший по холлу тип в обличье Черной Шарлотты кинулся ко мне с тем же пылом, с каким кидался в старые добрые времена. Кинулся, а потом совершенно внезапно вспомнил о моих родственных связях с Джаксой и выразил свое соболезнование.