Охота на сурков - Ульрих Бехер

Навстречу мне двигалась процессия.

То шагая, то паря над подводным полем, усеянным обломками, процессия приближалась к тому месту, где я стоял, к плоской скале; во главе процессии, покачиваясь, плыло нечто прикрытое балдахином, при ближайшем рассмотрении я понял, что это трухлявые энгадинские сани, некогда роскошные, но затонувшие и переделанные теперь в паланкин; паланкин несли четверо носильщиков, и в нем покоилась гигантская сомиха. Здесь, под водой, ее брюхо отливало всеми цветами радуги от зеленого до розового, как турмалин. Сомиха не удостоила меня взглядом, никто бы не сказал, что она несколько минут назад исполняла целую пантомиму, состоявшую из сложных пируэтов, чтобы заманить меня сюда. Пасть сомихи необъятной ширины была, видимо, накрашена самой модной губной помадой «Элизабет Арден». Редкие черные длинные волосы, похожие на усы, развевались и закручивались спиралями. Нескончаемая процессия проследовала мимо меня, подгоняемая течением; иногда то один, то другой участник ее, слегка кружась и подскакивая, нагонял остальных; казалось, это процессия попрыгунчиков. Все участники процессии были мужчины разного возраста с непокрытыми головами, изумрудно-зеленые в зеленых одеяниях, но никто не походил на утопленников со вздутыми телами, нет, очевидно, это не были утопленники.

Не считая носильщиков, каждый из них тащил на плече ящик, напоминавший детский гробик; чтобы ящик не уплыл, его придерживали правой рукой. Кроме того, у всех участников процессии, включая носильщиков, болтался на губах какой-то крохотный предмет; вблизи я разобрал, что это маленький висячий замочек.

Ни один из зеленых людей не заговорил со мной; даже если бы он осмелился это сделать, ему помешал бы почти незаметный висячий замочек, запиравший его губы, но во взглядах, которые бросали на ходу участники шествия, читалась ужасающая покорность судьбе и безысходное страдание. Или быть может, ужас, пронизывающий их до мозга костей.

Покачиваясь, паря, кружась и подпрыгивая, шествие проследовало мимо меня, наверно, к середине озера.

Мое доверие, слепое доверие к сомихе, превратилось в свою полную противоположность, и я предпринял судорожную попытку (так, по-моему, говорят), оттолкнувшись от дна озера, всплыть навстречу чересчур яркому дню; кстати, мне вдруг показалось, что дневной свет, преломляясь в воде, занавесил озеро красноватым покрывалом. А может, это была кровь, сочив-шаяся откуда-то из озерных глубин?

Увы, я погрузился слишком глубоко, слишком глубоко.

…Давление воды не оставляло у меня ни малейших шансов выплыть. И тут я увидел Царли Цуана.

Он слегка отстал от процессии, хотя явно был ее участником, включенным и «заключенным» в общее движение; тело у него ничуть не распухло (стало быть, он не утонул тогда, вообще не утонул!); от рюкзака, набитого камнями, он, видимо, избавился и в отличие от всех остальных вел велосипед. Маленький гробик, который другие несли на плече, был прикреплен к багажнику его велосипеда. Как отставший и заключавший шествие, он мог побыть несколько секунд со мной. А поскольку замочек, вмонтированный в его губы, держался не так уж крепко (наверное, из-за патриаршей бороды), он сумел, двигая правым уголком рта, сказать несколько слов, разумеется пуская пузыри и издавая клокочущие звуки:

— Привет, сударь. Вы — здесь? Excusez[333], значит, и вы-ы perdu[334].

— Куда вы все, собственно, — я тоже начал пускать пузыри, — направляетесь?

— К месту нашей казни, мсье.

— Казни?

— Именно. Гигантская гадина… сожрет нас всех.

— Гадина?.. Огромная сомиха?

— Именно. С потрохами. От каждого останется горстка костей, которую положат в эти гробики.

— Вы несете гробы для собственных по…

— Именно. А вы попадете в следующую партию, в такую же, как эта, мсье. После того как эта партия будет проглочена и переварена, ведь гадина невообразимо прожорливая. Между прочим, ее зовут Доротея.

— Доротея, — проклокотал я.

— Вот именно, — проклокотал Цуан, — ведь она процентщица из Доротеевки, знаменитой в Вене ссудной кассы.

4

«К нам заехала Пола с Бонжуром и Сирио и увезла меня в Аль-Грюм. Возвращусь под вечер. Можешь меня не ждать, но веди себя разумно. χατρξ[335]. Обнимаю слегка. К.»

Записка эта была нацарапана карандашом на обратной стороне счета из прачечной и подсунута под дверь, которая соединяла обе комнаты; я прочел ее, вставив в глаз стеклышко монокля. У Ксаны был чрезвычайно разборчивый, изящный и одновременно простой почерк, но на сей раз она писала иначе, чем всегда, буквы были с сильным наклоном, многим словам недоставало и всегдашних милых дополнений, особенно греческому χατρξ (что означает ciao, или привет).

Дверь между комнатами уже не была заперта, и я увидел, что в комнате Ксаны — со вчерашнего дня она стала ее комнатой — вещи разбросаны в полном беспорядке; нельзя сказать, однако, что там царил «милый беспорядок», скорее, я назвал бы этот беспорядок невообразимым хаосом; трудно было объяснить его лишь спешкой, вызванной внезапным отъездом; казалось, в дом вломились воры и перевернули все вверх дном.

Я добросовестно помылся, сбрил щетину, оделся и вооружился — все за семь минут, после чего быстро перешел через лицу и заскочил в кондитерскую Янна; насчет почты я спрошу мадам Фауш позже. Но еще до того, как передо мной поставили дымящийся стакан натурального кофе, я, с трудом сдерживая нетерпение, успел перерыть и перелистать все имевшиеся в кафе дневные выпуски газет за вторник: «Нойе цюрхер цайтунг», базельскую «Националь-цайтунг», «Трибюн де Женев»… Нигде не упоминалось о кончине Джаксы, до сих пор еще не упоминалось.

Я почувствовал облегчение, хоть и не слишком большое.

Газеты умалчивали и о сбитом «физелер-шторхе», в котором сгорел бывший депутат рейхстага Тифенбруккер. Да, о нем тоже не было ни малейшего упоминания. Не нашел я сообщения и о самоубийстве Ленца Цбраджена среди веселящихся односельчан.

«НАЦИОНАЛЬ-ЦАЙТУНГ». В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС.

В Луциенбурге, в Домлешге, накануне своего семидесятилетнего юбилея скончался известный граубюнденский предприниматель Генрик Куят фон Плессенов. Уроженец Берлина, истинный Selfmademan и бизнесмен, он основал на рубеже нашего столетия в Северной Бразилии огромные каучуковые плантации, которыми успешно управлял; уже в 1910 году фон Плессенов получил швейцарское гражданство и вскоре после этого приобрел Луциенбург, где позже по его собственному, чрезвычайно оригинальному проекту известный архитектор из Кура возвел мельницу и силосную башню, сумев не вступить в конфликт с обществом по охране памятников. (К жизни и деятельности этого поразительно разностороннего человека мы еще вернемся. — Ред.)

Встреча Стоядиновича и графа Чиано в Венеции. Япония подготавливает наступление на Хайнань. Кровавый террор в Бадахосе. Казни в Малаге. Хунта в Бургосе стала национальным правительством. В Стране Басков 70 ООО человек томятся в тюрьмах, 20 ООО — казнены.

Сводка погоды:

За прошедшие сутки образовалась устойчивая зона высокого атмосферного давления; центр зоны низкого давления — Ботнический залив; атмосферное давление над Фарерскими островами упало; потепление; в ночь на среду у южного подножия Альп ожидаются сильные грозы…

Итак, длинной веренице чересчур ярких дней в горах скоро придет конец. А что дальше? Мне все равно пора убираться отсюда; если бы Ксана сегодня не улизнула в Альп-Грюм, то мы бы занялись départ[336] (как говорят повсюду в Швейцарии). Départ, départ. Пора расплачиваться. За этим столиком в эркере меня удерживали два обстоятельства: во-первых, заметка в «Националь-цайтунг», которая привлекла мое внимание. С отвращением читая ее, я не мог удержаться от взрывов саркастического смеха; во-вторых, две кельнерши Янна. Не глядя в мою сторону, они с жаром судачили о чем-то, и на их сарацинских лицах было написано выражение сладострастия, которое, как известно, вызывает любая сенсация.

«Браке!.. Браке!.. Браке!..» — иными словами, Цбраджен. Вот и все, что я сумел уловить в их диалоге, который велся на ретороманском языке. Безусловно, они обсуждали трагедию, разыгравшуюся в праздничную ночь.

ОРГАН ДВОРЯНСКИХ КРУГОВ ГЕРМАНИИ ОПРОВЕРГАЕТ «ШТЮРМЕР»

В статье «Габсбургская династия и евреи», напечатанной в газете «Дер Штюрмер», выходящей в Нюрнберге, Юлиус Штрейхер заявил, что граф Альбрехт III фон Габсбург женился на племяннице папы Римского Анаклета II, то есть на чистокровной еврейке. Выходит, что до того, как Габсбурги взошли на престол, в их роду появилась примесь еврейской крови. Против этого утверждения «в интересах исторической правды» выступил на страницах центрального органа дворянских кругов руководитель Немецкого дворянского общества барон фон Хоувальд. Он сообщил, что граф Альбрехт III (до 1162 года) сочетался браком с графиней Игпой фон Пфуллендорф, которая была всего лишь падчерицей Альбериа Пьерлоне, находившегося в родстве с Анаклетом II; что же касается специфически еврейских расовых черт, якобы присущих габсбургской династии, то автор отмечает: «То обстоятельство, что в доме Габсбургов передается по наследству особая форма носа, которую «Дер Штюрмер» обозначает «как нос крючком», не соответствует действительности. А известная «габсбургская нижняя губа» ни в коем случае не свидетельствует о еврейском происхождении этого семейства. С гораздо большей вероятностью можно утверждать, что она унаследована от более поздней родоначальницы дома Габсбургов — от Цумбургис фон Мазовиа, которую ее современники и потомки наградили прозвищем «та, что с отвислой губой».