Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Берд Кай

На следующий день, 31 января 1950 года, Лиленталь, Ачесон и министр обороны Луис Джонсон явились в Белый дом, который находился через дорогу от старого здания Госдепа, на совещание с президентом о супероружии. Лилиенталь по-прежнему горячо выступал против экстренной программы. Ачесон в душе соглашался со многими возражениями Лилиенталя, но полагал, что внутриполитические соображения все равно побудят Трумэна одобрить запуск программы: «Американский народ просто не потерпит промедления с ядерными исследованиями по такому жизненно важному вопросу…» Джонсон согласился с ним и сказал Лилиенталю: «Нам надо защитить президента». Вот к чему все свелось. Настоящие вопросы, связанные с безопасностью нации, потеряли всякую значимость из-за упрощенчества, навязанного внутренней политикой.

Коллеги тем не менее согласились, что Лилиенталь имеет полное право высказать свое мнение в Белом доме. Однако, едва тот открыл рот, как Трумэн перебил его вопросом: «Русские могут ее сделать?» Все трое кивнули. «Тогда у нас нет выбора, — отрезал Трумэн. — Мы будем действовать». Лилиенталь заметил в дневнике, что Трумэн «явно решил, как поступит, еще до того как мы перешагнули через порог». Несколькими месяцами раньше Лилиенталь предупреждал Трумэна, что демагоги в конгрессе попытаются повлиять на него в вопросе супербомбы. «Меня трудно склонить к скоропалительным решениям», — заявил Трумэн. На выходе из Белого дома Лилиенталь взглянул на часы. Якобы не склонный к скоропалительным решениям президент уделил им всего семь минут. По выражению Лилиенталя, с таким же успехом можно было говорить «нет» бульдозеру.

Тем же вечером, выступая с радиообращением, Трумэн объявил о начале программы изучения «технических возможностей создания термоядерного оружия». Одновременно он распорядился предпринять общий пересмотр стратегических планов США. В результате появился сверхсекретный документ NSC-68, подготовленный преемником Кеннана на посту начальника отдела планирования Госдепа Полом Нитце. Нитце, поборник идеи большого ядерного арсенала, представил Советский Союз стремящимся к мировому господству. Он призывал к «быстрому и устойчивому наращиванию политической, экономической и военной мощи свободного мира». Доклад NSC-68 был разослан в апреле 1950 года. Он, в частности, отвергал предложение Кеннана не использовать ядерное оружие первыми. Наоборот — фундаментом оборонительной стратегии США должен был стать большой арсенал ядерных вооружений. С этой целью Трумэн утвердил промышленную программу расширения производства ядерных боеголовок всех конфигураций.

За десять лет американские запасы ядерного оружия подскочат с 300 до почти 18 000 боеголовок. За последующие пять десятилетий США произведут более 70 000 единиц ядерных вооружений, потратив 5,5 триллиона долларов. Оглядываясь назад, да и с точки зрения современников, можно сказать, что решение о создании водородной бомбы стало поворотной точкой в стремительной гонке вооружений холодной войны. Кеннан, как и Оппенгеймер, «испытывал настоящее омерзение». И. А. Раби был взбешен. «Я не простил этого Трумэну», — говорил он.

После скоротечной встречи с президентом Дэвид Лилиенталь сообщил Оппенгеймеру о призыве Трумэна ко всем ученым воздержаться от публичного обсуждения его решения: «Мы как будто попали на похороны, и вдобавок нам заткнули рты». Страшно расстроенный Оппенгеймер подумывал об уходе с поста председателя консультативного комитета КАЭ. Ачесон, опасаясь, что Оппенгеймер и Конант выступят с публичной критикой, попросил ректора Гарварда: «Ради всего святого, не вносите смуту».

Конант передал Оппенгеймеру предупреждение Ачесона о том, что публичное обсуждение «противоречило бы национальным интересам». Оппи в который раз проявил себя как лояльный гражданин. Позднее в своих показаниях он сообщил, что счел заявление об увольнении по собственному желанию и «продолжение дебатов по уже решенному вопросу» безответственным шагом. Конант в письме другу упоминал, что они с Оппенгеймером «не уволились (по крайней мере, я не уволился), потому что не хотели выглядеть плохими солдатами…». Впоследствии он пожалел о своем решении и о том, что они оба не покинули свои посты.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Пойди Оппенгеймер на такой шаг, его жизнь сложилась бы иначе, лучше. Но он, как и Конант, в который раз подчинился генеральной линии. В то же время Роберт не мог скрыть своей неприязни к тем, кто продавил это решение. Вечером, когда Трумэн выступил с заявлением, Оппенгеймер был вынужден присутствовать в отеле «Шорхэм» на дне рождения Стросса, которому исполнилось пятьдесят четыре года. Репортер заметил, что Оппенгеймер стоял один в углу, и заметил: «У вас не очень праздничный вид». Оппенгеймер пробормотал в ответ: «Пир во время чумы». Когда Стросс попытался представить знаменитому физику своего сына и его жену, Оппенгеймер небрежно подал руку через плечо и, не говоря ни слова, отвернулся. Этот жест, естественно, привел Стросса в ярость.

Решение о создании водородной бомбы принималось келейно, без публичного обсуждения и, по мнению Оппенгеймера, без честной оценки последствий. Скрытность стала служанкой безграмотных политиков, поэтому Оппенгеймер решил выступить против скрытности как таковой. 12 февраля 1950 года Оппенгеймер принял участие в телепремьере воскресного утреннего ток-шоу Элеоноры Рузвельт и открыто подверг сомнению манеру принятия решения, касавшегося водородной бомбы, что страшно разозлило Стросса. «Эти технические вопросы очень сложны, — сказал телезрителям Оппенгеймер, — однако они затрагивают самые основы нашей нравственности. То, что такие решения принимаются на основании фактов, которые держат в секрете, является для нас серьезной угрозой». В глазах Стросса выступление Оппенгеймера означало открытое неповиновение президенту, и Стросс позаботился, чтобы Белый дом получил расшифровку выступления.

Летом того же года Оппенгеймер в «Бюллетене ученых-атомщиков» повторил, что «решения принимались на основании фактов, которые держат от нас в секрете». На его взгляд, это было неумно и неуместно: «Имеющие отношение к делу факты не принесут пользы противнику, но незаменимы для понимания вопросов политики». В администрации президента его не поддержали. Тяга к скрытности только усугубилась.

Оппенгеймер почти пять лет пытался использовать свой престиж и статус знаменитого ученого, чтобы изнутри повлиять на вашингтонский истеблишмент, сложившийся вокруг вопросов национальной безопасности. Старые друзья с левыми взглядами, Фил Моррисон, Боб Сербер и его собственный брат предупреждали, что это пустая затея. Роберт потерпел первую неудачу, когда в 1946 году Трумэн назначением Бернарда Баруха сорвал план Ачесона — Лилиенталя по международному контролю над атомными бомбами. И теперь опять не смог убедить президента и членов администрации отказаться от, выражаясь словами Конанта, «этого гнилого дела». Администрация поддержала план создания бомбы, которая была в 1000 раз смертоноснее сброшенной на Хиросиму. Тем не менее Оппенгеймер не стал «вносить смуту», хотя, оставаясь инсайдером, вел себя все более прямолинейно и выглядел все более неблагонадежным.

Глава тридцать первая. «Недобрые слова об Оппи»

Какое непотребство! Однако ваше твердое положение в жизни Америки эти нападки поколеблют не больше, чем дуновение ветерка гибралтарскую скалу.

Дэвид Лилиенталь Роберту Оппенгеймеру 10 мая 1950 года

После «нашего большого, плохо организованного выпада против супероружия», как его назвал Оппенгеймер, глубоко уязвленный Оппи ретировался в Принстон. Весной того же года Джордж Кеннан прислал ему письмо: «Вы, пожалуй, даже не подозреваете, до какой степени вы стали моей интеллектуальной совестью». Дебаты о супербомбе выковали единство этих двух выдающихся умов, вытекающее из сходства внутренних побуждений и ментальности, направленных против оборонной стратегии, стержень которой составляла угроза развязывания ядерной войны.