Япония по контракту - Ольга Круглова

Они долго рассматривали карту, решая, где им провести этот день. Последний день вдвоём в Японии. По всему полю карты были разбросаны значки: ворота с загнутыми вверх концами перекладин — шинтоистские шраины и паучки свастики — буддийские храмы. Возле одного из них было написано "Ринодзи". Слово звенело, как этот прозрачный осенний день — Ринодзи! И они, не колеблясь, решили идти туда. Вдыхая лёгкий воздух, солнечный, сухой, они поднялись на длинный холм, плотно заставленный храмами. В высоком синем небе кружили ястребы, пахло разогретой смолой — начало ноября на севере Хонсю, как московское бабье лето. Дорога шла между высоких сосен и могил. Близко к кладбищу, по-японски близко стояли дома. Футонги сушились почти на надгробьях, занавески в открытых окнах развевались, доставая статуи Будды… Как можно жить, вечно видя могилы и не только при солнечном свете, но и в ненастье, в дождь? — одинаково подумали они. И поспешили прочь.

За забором из железных прутьев среди лиственной зелени сада темнели старые деревянные постройки, поднималась к небу четырёхъярусная башня, но вход в сад наглухо запирал приземистый храм. В поисках прохода они тыкались по крошечному дворику до тех пор, пока пожилая служительница, бесконечно кланяясь, не указала им на узкий коридорчик между двух древних строений. Там стоял абсолютно современный, как в метро, турникет, открывавшийся тремя монетками по сто йен. Пока они рылись в кошельке, служительница провела двух пожилых японцев в храм, и они, наспех помолившись, прошли в сад бесплатно. Но заподозрить служительницу в расовой дискриминации русские не успели — молодые японские супруги с двумя детишками направились к турникету, хотя могли бы тоже, маленько помолившись Будде, сэкономить тысячу двести йен. Но честные японцы честно разбирались: кому на молитву, кому — просто погулять. Буддийский монастырь Ринодзи — не только для прогулок. Вдоль дорожки стояли маленькие деревянные будочки для медитаций. Возле них, вытянувшись, как часовые, застыли девушки, охраняя покой тех, кто медитировал внутри.

За будочками начинался тесный мирок прибранного японского сада — ни одного неподстриженного куста, ни одной веточки, торчащей помимо правильной формы — шары кустов, горизонтальные пластины сосен… Железные беседки и каменные фонари вырастали естественным продолжением этой геометрической зелени. Тропа извивалась, уводила в заросли, ныряла в чащу. В извивах был резон — они делали небольшой сад таинственным, огромным. За каждым поворотом открывалась новая, неожиданная красота. По горбатому мосту они перебрались через поток, пошли вдоль мелкого пруда. Небольшой бурун на воде следовал за ними — разноцветные карпы, сбившись тесной стайкой, сопровождали их. Они остановились, плеск воды замер тоже.

— Ну, идите сюда! — присел у воды муж, и рыбы дружно подплыли, повинуясь голосу, а одна, белая в оранжевых пятнах, высунула голову из воды, взяла хлеб прямо из его рук, как собачонка. Муж выпрямился, улыбаясь. И тут ему на грудь села стрекоза. Она сфотографировала мужа близко-близко. Из-за стрекозы, конечно.

Недалеко от буддийского храма стоял небольшой шинтоистский шраин, и это было обычно — японцы молятся сразу нескольким богам. А возле него теснились магазинчики. И это не было диковиной — практичные японцы умеют заботиться одновременно о душе и о теле. У храмовых ворот под навесом лежали крупные валуны: побольше — стол, поменьше — стулья. Парни, пировавшие за каменным столом с банками кока-колы, завидев их, поздоровались, поклонились, подвинулись. А русские уселись на гладкие камни и долго ели японские сладости, оттягивая минуту прощания с тем, что им так не хотелось покидать, с Ринодзи. За окнами автобуса в последний раз мелькнул храм, выступающий из пышных крон на вершине холма… И тут муж вспомнил, а может, придумал, что ему непременно надо купить какую-то вещицу для автомобиля.

— Автомагазин? — удивлённо переспросил мужчина на соседнем сиденье.

Он не понимал, почему его вдруг разбудили? Но адрес магазина назвал, хотя и очень приблизительно — двести тридцать шестая дорога. Они блуждали до темноты, пересекая улицы, сворачивая в переулки.

— Ты, как японец, всё оставляешь на самый последний момент! — ворчала она.

И думала, как хорошо, что им надо что-то искать и не возвращаться домой, где их ждали раскрытые, наполовину уложенные чемоданы. Где уже поселилась разлука.

Улочка пахла жареной рыбой. Торговка расположилась в маленькой нише, почти на тротуаре. Из застеклённой витринки женщина достала ещё тёплого варёного кальмарчика, заколотого, как шпилькой, зубочисткой, чтобы не дать вывалиться рисовой начинке. Рассматривая странное существо, муж решил, что это вовсе не кальмар, а каракатица и откусил букетик щупальцев, оставляя ей лучшую часть — гладкое тельце. Они ели, стоя на узком тротуарчике, и уступали дорогу прохожим, прижимаясь к стене. А потом по очереди отхлёбывали китайский чай, передавая друг другу тёплую баночку… Маленькая улочка ручейком влилась в большую реку ревущей дороги. Они поднялись на высокую эстакаду перехода, остановились… Над их головами догорали последним закатным светом оранжевые края тёмно-синих облаков, под их ногами мерцали неоном яркие пятна рекламы, гудела машинами двести тридцать шестая дорога. Главным дорогам в Японии давали маленькие номера, а эта была неглавная, двести тридцать шестая. Но для них она была важна. Ведь они прошли её вместе.

— Как же Вы будете теперь? — Хидэо тревожно вглядывался в зеркальце заднего вида, пытаясь поймать её лицо. — Вам стоит теперь почаще звонить в Москву.

В машине, возвращавшейся с вокзала, стало одним пассажиром меньше. В студенческом зале к ней подошла Митико, положила на стол две груши.

— Это — благодарность за шоколад, который Ваш муж привёз мне из Москвы! Здесь две штуки, я не знала, что он уехал…

Шимада подвинул поближе к ней обогреватель.

— Холодно становится. Осень.

Вечером она не смогла пойти сразу в свой опустевший дом, свернула к Николе.

— Страдаешь? — обняла её Вероника, увлекая в комнату.

— По такому мужику стоит страдать! — солидно выпятил грудь Никола и достал бутылку сливовой настойки. — В последний раз мы с ним не допили.

— А где твой сеньор? — защебетала Элизабет, забираясь к гостье на руки.

— Она тоже его полюбила! — улыбнулась Вероника, гладя дочку по голове.

Через несколько дней она получила в мастерской фотографии, сделанные в Ринодзи, вложила их в альбом, купленный в магазинчике возле двести тридцать шестой дороги. Он назывался "Один счастливый день". А стрекоза на снимке не получилась — так, чуть заметная чёрточка на светлой рубашке, расстёгнутой у крепкой, загорелой шеи.