Япония по контракту - Ольга Круглова

В небольших полушариях деревянных мисок плавали плоскодонные фарфоровые ложечки. Конечно, можно было обойтись и обычной японской методой — съев твёрдое палочками, выпить жидкое через край — но с чанко набэ так обходиться не полагалось. Потемневшие деревянные миски для супа, желтоватые фарфоровые ложечки, чёрное набэ в оспинах литья, потёртый чёрный лаковый поднос, на котором лежали овощи, всё было старинное. Традиционное. И Сёко была сегодня такой, какой положено быть японке. Молчаливая, сосредоточенная, склонённая, она не пела, не плясала. Сейчас она была не туристкой, не гостьей — хозяйкой японского дома. Одетая подобающе — не в брюки, как на источниках, а в тёмно-лиловое кимоно, она сидела на коленях и прислуживала мужу и гостям — подливала сакэ в глиняные распластанные, как блюдца, рюмки. И не пила сама.

Покончив с обедом, Сёко разложила на татами какие-то коробки. В той, что побольше, хранилась в древесных стружках тяжёлая глиняная маска старика. Белое, словно посыпанное мукой страшное лицо с шевелящейся челюстью пугало торчащим изо рта зубом. Маску использовал дед Сёко, актёр. Коробка поменьше скрывала кусочек благовонного дерева. Его хранили как драгоценность, привязав шнурком с кистями к шёлковой подстилке. Из третьей шкатулки, совсем крохотной, Сёко достала уже напиленные тонкие пластинки того же дерева и угольные палочки. Сёко зажгла газ, чтобы показать гостям, как всё это работает. На торец раскалённого на огне уголька она положила тонкий деревянный квадратик, поднялась на возвышение, устроенное в гостиной, прошла в нишу — токоному, вставила палочку в бронзовую курильницу…

Синеватые струйки душистого дыма поднялись над курильницей, устремились к узкой бумажной картине, висящей на стене.

— Это — какэмоно. Оно досталось мне от прадеда. Оно старинное, из эры Эдо. Сёко осторожно коснулась пальцами пожелтевшей бумаги, от старости пожухлой, обтрёпанной по краям… Маленькая женщина в лиловом кимоно грациозно скользила, словно разыгрывая спектакль. Возвышение стало сценой, дом — декорацией из дерева, глины, бумаги… С полки на стене смотрели, неловко развалясь, большие куклы в платьях из серых пыльных кружев. Сквозь стеклянную дверь просвечивал крошечный садик. На двух квадратных метрах вилась меж заботливо уложенных камешков тропинка, краснел ягодами кустик, плоская крона полуметровой сосенки повторялась в микроскопическом прудике, наполненном журчащим водопадиком. Словно машина времени уносила домик в эру Эдо, проступавшую вещами реальными: выцветшей картиной, курильницей, глиняной маской… В двадцатом веке домик удерживало немногое: большой телевизор, электрическая плитка, чайник-термос…

Сёко достала с полки рулон и попросила высокого Сэя ей помочь. Вдвоём они сняли со стены старое какэмоно — пейзаж с японским домом, соснами и горами и повесили новый свиток. Он был ещё старее старого — желтизна расползлась по нему неровными пятнами, написанные чёрной тушью иероглифы выцвели.

— Это — наша главная драгоценность! — горделиво улыбнулась Сёко. — Самая старая вещь в доме.

— Нет, нет, — успокаивал гостей Сэй. — Вы вовсе не причиняете нам лишние хлопоты. Мы сами время от времени меняем какэмоно — так принято.

Он принёс откуда-то глиняную вазу и поставил её на полку рядом с курильницей. Ваза была рыжевато-серая, с потрескавшейся глазурью.

— Тоже старинная? — вежливо поинтересовались гости.

— Нет, это сделал я, — гордо улыбнулся Сэй. И сознался: — Картины плохо продаются. А надо жить. Учить сына. Он хочет стать скрипачом. Вот я и пробую заняться керамикой. Керамика идёт лучше. В Японии нет такой традиции — покупать картины… — И принялся оправдывать своих сограждан: — Дома у нас маленькие. Картины негде вешать. Музеи? У нас их почти нет. Впрочем, в нашем городе как раз есть музей. Это редкость. Там была моя выставка. Но картин не купили. Ни одной.

Музей в городе был новый, выстроенный всего три года назад в совершенно западном стиле. И парк вокруг, если не считать пруда с рыбками, был вполне западный. Экспонатов в музее было мало — редко расставленные скульптуры японского художника, лепившего европейцев, рисунки русской художницы, рисовавшей японцев. И несколько новых картин местных художников, недостойных никакого музея. Сэй рисовал гораздо лучше. Сёко принесла из соседней комнаты альбом с фотоснимками картин Сэя.

— Сами картины я не могу показать, — застеснялся Сэй. — Они сложены в доме матери. Мне негде их хранить. Мастерской у меня нет. Я рисую там, в пристройке, — он указал в окно на маленькую будку размером чуть побольше русского деревенского туалета. — И керамику я делаю там же…

На стене висела неоконченная картина. На небольшом холсте было то же, что и на остальных картинах Сэя — женщина с поникшей головой, с раскинутыми руками, словно распятая на кресте. Синевато-серая фигура нечётко проступала из жёлтого тумана, а из-за её спины вырывался свет. Заметив интерес гостей, Сэй снял картину со стены, поднёс ближе.

— Может, это будет интересно для вас или ваших друзей? — он подарил им пачку открыток с копиями своих картин. Художник надеялся что-нибудь продать.

В дверь позвонили — соседка пришла забрать чашку, в которой стояли на столе сущи. В доме художника и учительницы музыки не было ни одной большой чашки, и они взяли её взаймы у соседки. Та делала на продажу сущи, и они купили у неё немного для гостей. Сёко внесла в комнату сумку.

— Это подарок! — она достала завёрнутое в фуросики летнее ситцевое кимоно юкату, белое в зелёных цветах.

Кимоно было не новое, но хорошо постиранное, накрахмаленное. Поверх лежал жёлтый пояс из широкой тесьмы, пахнущий нафталином.

— А это — от меня, — Сэй протянул маленькую глиняную чашку собственного изготовления.

Шероховатую поверхность глины покрывала неровными потёками серая глазурь. В художественных салонах на Ичибанчо такие чашки продавали тысяч за пять йен — подарки были царские.

— Нет, нет, вы должны всё это взять! — горячо убеждал Сэй. — Японский обычай не велит выпускать из дома гостя без подарка…

Сёко пошла проводить гостей, накинув на плечи что-то старенькое, ветхое — не то шарф, не то плед. У автобусной остановки на проспекте русские оглянулись и не увидели маленького домика. Его закрывал большой плакат с рекламой кока-колы.

Тихо, тихо ползи,

Улитка по склону Фудзи

Вверх, до самых высот!