Заповедник для академиков - Кир Булычев

Васильев тоже присматривался к Андрею, будто старался что-то вспомнить. Хотя и Андрея после пяти лет лагерей вряд ли узнала бы собственная жена.

— В сущности, я тут все дела закончил, — сказал Васильев. — И собираюсь домой. А вы?

Он уже был убежден, что видит беглецов из здешних лагерей или даже из самого Полярного института, которые воспользовались взрывом, чтобы удрать в тундру, откуда они живыми не выберутся. Но они еще могут сослужить свою последнюю службу Третьему рейху.

— Мы тоже уходим, — сказал Андрей. Что-то связанное с этим Васильевым было ему неприятно. Он пожилой, ему за пятьдесят. Значит, в Гражданскую было тридцать?

— Может быть, пойдем вместе? У вас есть цель?

Андрей взглянул на Альбину. Он медлил с ответом. Встреча с этим Васильевым могла быть спасением, а могла, и более вероятно, оказаться ловушкой.

— У нас есть цель, — сказала Альбина.

— И наверное, со мной не по дороге.

— Наверное, не по дороге.

— Хотя несчастные всегда должны тянуться друг к другу. Вместе мы сильнее любой танкетки. — И Васильев махнул рукой в сторону бывшего города. — Кстати, как этот город назывался?

— Берлин, — сказал, не задумываясь, Андрей.

— Как трогательно! — обрадовался почему-то Васильев. Левая рука Васильева лежала пальцами на ящичке, пересекая грудь, и именно это заставило Андрея вспомнить военлета Васильева, которого он знал во время той войны. К счастью, не очень близко. И стоило вспомнить, кто этот авиатор, как остальные, связанные с ним воспоминания сложились в непрерывную цепочку.

— Вы были в Трапезунде в семнадцатом году? — спросил Андрей.

— Теперь я тебя вспомнил, юный археолог, — сказал Васильев, — и видно, я старею, и меня пора пустить на мыло — нельзя забывать старых знакомых.

Что бы ни было в прошлом, но сейчас старое знакомство сразу устранило барьер отчужденности, хотя на самом деле для этого не было оснований, — Васильев, даже воскресший в памяти, мог оказаться, к примеру, агентом НКВД или бандитом…

— Так вот, милая барышня, — сказал Васильев, — мы с вашим спутником старые приятели, и это дает мне основание, как старшему товарищу, задать вам прямой вопрос — а ваша воля отвечать или нет: куда и откуда вы бежите?

— Мы бежим вон туда, — просто ответила Альбина. — Я знаю, где есть брошенные бараки, в которых можно пока спрятаться.

— И помереть от голода и холода?

— У нас есть немного картошки и бурака, — сказала Альбина. — Мы будем ловить рыбу, а потом пойдем дальше. Ведь надо попробовать. Правда?

И вопрос был таким откровенным и детским, что Васильев неожиданно для самого себя был растроган голосом и словами этой несчастной блеклой худенькой женщины в громоздком рваном ватнике поверх вытертой до корней меха шубки и в шляпке, поля которой обвисли от воды, словно щупальца у черноморской медузы.

— Разговор окончен, — сказал тогда Васильев. — Вы идете со мной. И вам придется мне довериться. Я обещаю вам еду и ночевку, я постараюсь, но не обещаю, что смогу помочь вам выбраться отсюда. Правда, не бесплатно. Но я полагаю, что самое глупое в нашем положении — вести беседы под дождем в ожидании, когда сюда явится оцепление, чтобы заняться вынюхиванием и выслеживанием. Большевики делали этот фейерверк не для развлечения, а потому, что им хочется убивать людей. Пошли.

И Васильев пошел от танка в тундру, к неглубокому распадку, где тек весенний ручей, вздувшийся от дождя, — склоны распадка могли скрыть их от взгляда со стороны.

Начало темнеть, но сумерки обещали быть длинными, дождь постепенно вылился весь, и стало холоднее — к тому же все они промокли насквозь. Васильев шел впереди и часто поправлял ремень, на котором висел металлический ящик. Ему было тяжело.

За Васильевым шла Альбина, Андрей замыкал шествие. Они почти не разговаривали. Говорить было трудно, каждое слово отнимало кусочек тепла и сил. Порой приходилось заходить в ручей, чтобы перебраться на другой берег, — ручей вилял по долинке. Но все равно, как объяснил Васильев, так идти лучше, чем выше, по открытому месту. Здесь по крайней мере твердая земля, песок и камни.

Когда совсем стемнело, зажглись звезды.

Стало подмораживать. Васильев объявил привал. Он устал. Андрей сказал:

— Если вам тяжело, я могу понести дальше.

— Я буду тебе признателен.

Васильева бил озноб — хорошо еще, что ноги у него не промокли, как у остальных. Что делать? Конечно, их можно допросить и бросить в бараке у берега озерка, даже оставить им консервов. Но оставался вариант, в преимуществе которого надо было еще убедить как самих беглецов, так и Юргена с Карлом, — лететь вместе в Берлин. «Ханна» наверняка поднимет такой груз — она уже истратила достаточно бензина.

Так ничего и не решив, он отложил решение до места — нет пользы ломать себе голову заранее. Главное — дотащиться до самолета. Андрей тянул свинцовый ящик из последних сил, но Васильеву не хотелось забирать его обратно — будем считать, что это часть платы Андрея Берестова — вот и фамилия вспомнилась, — часть платы за спасение. «Андрей наверняка обдумывает возможность напасть на благодетеля, он боится, что я приведу его на стоянку НКВД или в логово бандитов-уголовников. Поэтому чем сильнее он устанет, тем мне лучше». Женщина шла молча и не жаловалась. Они терпеливые — эти маленькие женщины.

Через четыре с половиной часа изнурительной ходьбы они вышли к длинному озеру, у берега которого стоял белый гидроплан, отлично видимый на черной воде при свете половинчатой луны.

Андрей остановился.

— Что это такое? — спросил он.

— Это самолет, — сказал Васильев, будто говорил с идиотом. — Он называется «Ханна», и я на нем прилетел.

Появление Васильева с соотечественниками было воспринято его спутниками по-разному. Юрген был категорически против того, чтобы они даже приблизились к самолету, — они показались ему типичными славянами, грязными, подозрительными, злобными и способными одним своим присутствием загубить и «Ханну», и секретную миссию. Высказав свою точку зрения, он покинул остальных и уплыл на надувной лодке к «Ханне».

Андрей и Альбина слишком устали, чтобы понимать, о чем спор, Васильев, который устал не меньше их, был взбешен ограниченностью подполковника и крикнул вслед Юргену, что тот может улетать на своей идиотской «Ханне», но пускай сам отчитывается перед Герингом о провале миссии.

Карл Фишер, не удержавшийся от того, чтобы при свете магниевой вспышки не сфотографировать неожиданных гостей, волей судьбы должен был разрешить спор. Но для него никаких сомнений не существовало — узники погибшего городка были счастливейшей находкой, куда более ценной, чем все фотографии, вместе взятые. Одно дело отправиться в Африку на поиски белого носорога и привезти оттуда его фотографию, сделанную с бреющего полета, другое — явиться с детенышем редчайшего животного. Так что Фишер, поблескивая очками и широко, добродушно улыбаясь, пожал руки зэкам, как гостеприимный хозяин, и спросил, знают ли они немецкий язык? Альбина, запинаясь, ответила, что учила, Андрей отрицательно покачал головой.