Заповедник для академиков - Кир Булычев

Вревский, снявший очки, и Алмазов, все еще в очках, уже склонились к наркому. Френкель сидел, тер глаза и стонал.

— Где врач? — строго спросил Вревский у Мати.

— В поселке, в больнице, — сказал Матя. Он, разумеется, промолчал, что Алмазов вычеркнул медиков из списка людей, которым положено было участвовать в наблюдении взрыва. Потом их, конечно, запустят в город, если там осталось что-то живое. «Дураки, мы все дураки — не догадались, что взрыв будет столь силен и очевиден — на многие десятки верст».

— Почему в поселке? — Вревский был грозен. — Это преступление! — Подстраховываясь на всякий случай, он уже искал виновных.

На счастье, Ежов начал видеть — временная слепота прошла.

— Прекратить! — крикнул он, все еще щурясь. — Успеется врач, успеется. Вревский, чем кричать — проводи Френкеля вниз.

И сам Ежов, уже владея собой, подбежал к брустверу. Он смотрел на город. Шавло последовал за ним. Алмазов крикнул кинооператору, пришедшему в себя:

— Ты снимай! Возьми камеру свою и снимай. Если будет в съемке брак, лично расстреляю.

— Мог бы силком на меня очки надеть, — укоризненно сказал Ежов. Он поднял бинокль и стал обозревать в него картину разрушений. Он вел бинокль по панораме бывшего городка и неожиданно присвистнул совсем по-мальчишески.

Матя смотрел на город — кое-где поднимались струйки дыма и горели костры, но это продлится недолго — в домах было мало древесины. Пылал ангар — горел самолет, и густой черный дым поднимался дальше.

Атомное облако превратилось в тучу, которая низко висела над полигоном.

Ежов опустил бинокль.

— Все-таки глазам больно, — сказал он. Затем он обернулся к Алмазову и Мате. — Ну что ж, славно мы рванули, — сказал он, широко улыбаясь. И Матя понял, что и до Ежова уже дошло осознание величия того, что они видели.

— Сколько, интересно, фугасных бомб рвануло? — спросил Ежов.

— Это мы попытаемся подсчитать, — сказал Шавло.

— Почему такая неуверенность, товарищ Шавло?

— Потому что часть приборов вышла из строя — взрыв оказался даже сильнее, чем мы рассчитывали.

— Не меньше тысячи бомб, — сказал Алмазов.

— Ну тогда пойдем посмотрим, — сказал Ежов. Он уже был бодр и почти весел.

— Вы хотите туда? — Этого Шавло не ожидал.

— Разумеется. Надо же посмотреть, какие же мы с тобой изобретатели, если сами не посмотрим, чего натворили.

— Там может быть опасно, — сказал Матя и поглядел на Алмазова.

— Только попрошу без этих интеллигентских штучек, — начал сердиться нарком. — Что там такого угрожающего? Пожара испугался?

— Там могут быть опасные излучения.

— Могут или есть?

— Вернее всего, есть.

— Какие? Насколько опасны?

— Мы еще не точно знаем. Но излучения были замечены при опытах.

— Эх, дурак ты, дурак, — рассмеялся Ежов. Матя заметил, что нарком перешел с ним на «ты» именно с момента взрыва. И совсем не ясно, хорошо это или никуда не годится?

— И все же я на вашем месте, товарищ нарком… — начал Алмазов, который, как кошка, чуял беду.

Но тут, как назло, возвратился Вревский.

Он пронес свое кряжистое крепкое тело сквозь дверь надстройки. Он широко ухмылялся, и по скулам ходили каменные желваки, как на кинопортрете революционера.

— Товарищ нарком! — воскликнул он и сделал решительный широкий шаг в сторону. За ним образовался капитан госбезопасности с подносом, уставленным гранеными стаканами с водкой. — Прибыло лекарство от всех болезней — по рюмочке во славу советской науки и победы над мировым империализмом!

Вревский кривлялся, но знал меру — он хотел угодить в нужный момент.

А Ежов, который склонялся было к осторожности, при виде стаканов воспылал духом.

— Вот и правильно. — Он потер ручки и зацокал высокими каблуками, приближаясь к подносу. — Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…

— Преодолеть пространство и простор! — громко подпел Вревский.

Ежов, как бы танцуя, подошел к капитану, взял стакан с подноса, ни на кого не глядя, в несколько судорожных глотков выпил его, поставил аккуратно на поднос, понюхал свой рукав и только после этого приказал:

— Ребятня, разбирай бокалы!

Все послушно приблизились к подносу, который лежал, не шелохнувшись, на ладонях у капитана. На этот раз Ежов пил медленнее, цедил, потом упрекнул Вревского, что тот забыл о закуске.

Стакан, выпитый сразу после взрыва, оглушил Матю. И остальных тоже.

И сразу их действия приняли иной характер.

Ежов, выхватив поднос у капитана, потащил его, пошатываясь, к прекратившим снимать фотографам и кинооператору, те тоже выпили, Ежов кинул поднос с крыши. Тот отдаленно зазвенел.

— А теперь ты не боишься, товарищ Шавло? — спросил Ежов, глядя на Матю совершенно трезвыми голубыми безумными глазами.

— Так точно, товарищ нарком, — ответил Матя. — Такое бывает раз в жизни.

Его вело, в голове стало пусто и гулко. Они спустились вереницей на первый этаж. От стены отделился сержант в темных очках.

— Сними очки, не позорь чекистов! — прикрикнул на него Ежов.

Сержант снял очки и первым вышел наружу.

Там стоял «ЗИС» наркома.

Сержант сел за руль, остальная компания, обалдевшая от психического шока и сокрушенная водкой, залезла в машину.

Ехать было недалеко. Через три километра пришлось остановиться — дальше дорога была перепахана взрывом.

Вылезли.

— Где выпить? — спросил Ежов.

Вревский сказал сержанту:

— Быстро — до института — взять водку, стаканы и через минуту обратно.

Машина развернулась, и тут, когда они остались одни, Матя ощутил страх — машина как-то ограждала их от неизвестности — от черных зубцов и груд кирпича…

— А мы пока пойдем, — сказал Ежов. — Фотографы идут?

— Через пять минут будут, — сказал Матя. — Они же пешком.

— Правильно, — согласился Ежов.

Ему было интересно, даже забыл о боли в глазах.

— Смотри, перепахало как!

От центра полигона вдоль дороги, разбегаясь, шли прямые борозды, Матя не знал, отчего они возникли. Одна из борозд пересекла дорогу, и пришлось остановиться. Матя был рад, что дальше они не поедут. Он был не настолько пьян, чтобы презреть опасность.

Над тундрой выл ветер, правда, не ледяной, а как будто лишенный теплоты либо холода. Туча, все еще ненормальная цветом, нависала над ними, и начался редкий дождик. Матя подумал, как он хорошо сделал, что не забыл надеть ушанку. Он засунул руки в карманы.