Заповедник для академиков - Кир Булычев

Сначала Ежов и его спутники прошли улицу развалин, оказались на площади перед бывшей ратушей — от нее осталась груда камня, а у кирхи только снесло колокольню и крышу. Они заходили внутрь кирхи. Там заметили какое-то движение. Думали, что человек, стали стрелять, но оказалась собака, ее убили. Впрочем, больше живых существ в городке не видели. Ближе к вышке даже земля спеклась, как будто керамическая посуда. Она звенела под ногами, и кирпичи стали стеклянными. Даже руин зданий там не осталось — лишь спекшиеся и оплывшие обломки кирпичей. Даже танки, стоявшие рядом с вышкой, оплыли, как кисельные… А на месте вышки была воронка — неглубокая и уже наполнившаяся водой.

И это место было настолько страшным и окончательно мертвым, что даже Ежова проняло. Народный комиссар первым пошел прочь, он уже не пел и отказался от стакана водки, предложенного верным капитаном.

Он не спросил, где Шавло, — словно забыл о нем.

Потом случился печальный казус — обвалилась стена, стоявшая посреди города, и погребла под собой вставшего слишком близко фотографа Хазина. Его сразу вытащили, чтобы не потерять отснятые пленки, но Хазин был мертв.

Рассказывая о возвращении из города, Алмазов не упомянул — то ли забыл, то ли не счел нужным — о последних словах Ежова, сказанных уже в машине.

— Ну как? — спросил тот. — Сможем мы порадовать Хозяина?

— Если не подвели оператор и фотограф, — сказал Алмазов.

— Ты этим займешься.

— Постараюсь.

— Должен понять, кого он теряет, — сказал Ежов сонно. И тут же заснул. И так крепко, что сержанту пришлось на руках отнести его в штабной вагон.

Алмазов понял, что Ежов все время думал об угрозе Берии — и напился он не столько от радости свершения, как от неуверенности, спасет ли его эта бомба от расправы Хозяина.

А Матя отошел часа через два — тоже отоспавшись в своем институтском кабинете на черном коленкоровом диване.

— Что-то голова болит, — сказал Алмазов в конце разговора, перешедшего на деловые рельсы. Ведь институт продолжал жить, хоть и был взбудоражен взрывом — как ни старались, скрыть его от заключенных и вольных ученых было невозможно. Многие видели атомный гриб и уж обязательно слышали голос бомбы. А со следующего дня на полигон вывезли группы контроля и специалистов — прочнистов, медиков, физиков, оружейников… И было приказано принять меры по защите от радиации — они шли в ватных масках, а то и противогазах, в плотной одежде.

Нарком Ежов уехал в тот же день, не попрощавшись с Шавло. И велел передать, чтобы Шавло был готов к вызову в Москву. А в ближайшие дни Шавло пришлось беседовать со своими коллегами — он не мог более держать их в неведении, раз уж владел только секретом Полишинеля.

Совещания оказались бурными — Матя даже не ожидал такой реакции коллег. Правда, он и не ждал поздравлений и шумной радости — даже после обещания Алмазова выпустить в ближайшее время всех теоретиков. Никто не поверил этому обещанию. Как сказал Скобельцын, любые бандиты обязательно заметают следы — живые свидетели не нужны.

— Нет, — говорил Шавло, стараясь казаться откровенным. — Наступило наше время. Мы с вами выпустили джинна из бутылки, и только мы можем его укротить.

Мало кто поверил Шавло — он был давно и слишком многими нелюбим.

На удивление мало в институте оказалось и настоящих патриотов, проникшихся гордостью за успех социалистической страны. Они, конечно, были, но в их искренности можно было сомневаться. И еще меньше оказалось поверивших в тезис Мати о миротворческой функции атомной бомбы.

— Для этого ты должен отвезти все расчеты в Европу или в Америку. Если я тебе пригожусь для этого, я готов в любой момент, выдай только буханку хлеба и новые сапоги, — мрачно пошутил Капица. Шутка была опасной даже здесь, в комнате, где сидели полтора десятка физиков.

— К сожалению, — откликнулся Александров, — теперь у Сталина есть по крайней мере два-три года форы, прежде чем весь мир сообразит, что без бомбы не проживешь. А за это время он сможет такого наворотить… — Александров присвистнул, все смотрели на Матю, и, как ему показалось, с ненавистью. Он ушел, хлопнув дверью, потому что решил, что они ему просто завидуют. И это всегда было и будет. Правда, в одном он был с ними согласен — теперь, после первого успеха, их шансы выйти отсюда живыми сильно уменьшились.

Матя ждал головной боли, тошноты — он знал о некоторых симптомах радиационного облучения, но пока Бог миловал. Алмазов жаловался на мигрень, но Матя успокаивал его — вернее всего, Ян переутомился. Ян не сказал Мате, что у него начали выпадать волосы, он даже поначалу не связал это со взрывом, а врач в госпитале сказал, что это нервное.

На двенадцатый день пришла наконец шифровка из Москвы — отбыть самолетом для отчета на Политбюро. Вызывали Матю и Алмазова. Последнему приказано было забрать все проявленные пленки, фотографии и образцы.

Глава 5

Апрель 1939 года

Сидеть и мерзнуть в подвале не было сил. Но и выходить днем было слишком опасно. Хоть и шел дождь, было сумрачно и пасмурно, все равно их заметят, как только они выйдут в тундру. С другой стороны, с каждым часом, с каждой минутой растет опасность того, что на полигон приедут всякого рода специалисты и начнут подводить итоги.

Когда еще через час Андрей выглянул из подвала, он увидел, что дождь усилился и смешан со снегом.

Он подумал, какие сейчас придумывают предлоги эти специалисты и охранники, которым надо вернуться на полигон, отыскать и опознать трупы, измерить разрушения, только чтобы не вылезать в эту страшную непогоду.

Но дальнейшее зависело, разумеется, от того, насколько начальство убеждено, что надо спешить и начинать работы сразу.

Поставив себя на место начальства, которое все равно останется под крышей, в тепле и уюте, при стакане водки, Андрей решил, что он бы уж наверняка погнал подвластных ему мыслителей и воинов разбираться с тем, что они натворили. О чем и сообщил, спустившись в подвал, Альбине.

— А слон? — спросила Альбина.

— Что вы имеете в виду?

— А слона тоже убили?

— Боюсь, что убили, — сказал Андрей и понял, что ему жалко профессора Семирадского куда больше, чем несчастного слона.

— Давайте пойдем отсюда, — сказала Альбина. — Мне тоже невмоготу здесь больше сидеть, как будто ждать, когда придут и тебя свяжут. И к тому же здесь очень вредный воздух. Я это чувствую, я очень интуитивная — каждая минута здесь очень опасна для жизни.