Чужак в чужом краю - Роберт Хайнлайн

и глушил скотч, чтобы забыться. Вместо жены со мной был возбужденный от эля кот, и я был не прочь заказать еще бутылочку.

Но сломлен я не был.

Я слазил в карман пальто и достал конверт. В нем лежали две бумажки. Одна — чек на сумму, которой у меня сроду не было, вторая — сертификат моего пая в «Горничные, Инкорпорейтед». Обе они были слегка помяты: я все время таскал их с собой.

Почему бы и нет?

Почему бы и мне не заспать все мои беды? Это лучше, чем завербоваться в Иностранный Легион; лучше, чем наложить на себя руки; это позволит мне забыть тех людей и те обстоятельства, из-за которых я сейчас напивался. Так почему бы и нет?

Я не рвался к богатству. Конечно, я прочитал «Когда спящий проснется» Г. Дж. Уэллса, причем, еще до того, как страховые компании стали бесплатно раздавать эту книгу, — просто как один из классических романов. Я допускал, что такой способ обогащения может заинтересовать многих. Но я не знал, хватит ли моих денег на анабиоз, не говоря уже о том, чтобы отдавать их в рост. Гораздо больше меня занимало другое — проснуться в другом мире. Может быть, в лучшем, если верить рекламе… а может быть — в худшем. Но несомненно — в другом.

Одно можно сказать наверняка: в том мире не будет ни Беллы Даркин, ни Майлза Джентри. А главное — не будет Беллы. Если бы она умерла, я мог бы вычеркнуть из памяти и ее, и все, что она сделала со мной вместо того, чтобы мучиться, зная, что она всего в нескольких милях от меня.

Прикинем, сколько нужно спать для этого. Сейчас, по ее словам, ей двадцать три года, хотя однажды она проболталась, что помнит президентство Рузвельта. (Ну ладно, пусть будет двадцать с хвостиком). Значит, если проспать лет семьдесят, она уже будет в лучшем мире. Для верности лет семьдесят пять. Правда, геронтология тоже не стоит на месте. О ста двадцати годах уже поговаривают, как о «естественной и вполне достижимой» продолжительности жизни. Значит, спать нужно лет сто, а я не знал, возможно ли это.

Была у меня одна дьявольская задумка, подогреваемая скотчем. Нет нужды дожидаться смерти Белл, достаточно остаться молодым, когда она будет старухой. Чудесная месть любой женщине. Чтобы утереть ей нос, хватит и тридцати лег.

Я почувствовал легкое, как пушинка, касание.

— Мур-р-р! — возвестил Пит.

— Пей, — ответил я, доливая в блюдце эль.

Он вежливо подождал, потом принялся лакать, не подозревая, что отвлек меня от грязных планов мести. Как, черт возьми, поступить с Питом?

Конечно, кошки не так преданны человеку, как, например, собаки, и быстро забывают своих хозяев. Иногда они сами уходят из дома. Но Пит не таков — я был его единственной опорой в этом изменчивом мире с тех пор, как взял его от кошки девять лет тому назад… Даже в армии я умудрился держать его при себе, хотя это и требовало дьявольской изворотливости.

Он был еще вполне крепок, хотя шрамов на его теле хватало. При хорошем уходе он еще лет пять мог драть всех своих соперников и делать котят.

Конечно я мог оплатить его содержание до тех пор, пока он не умрет (невообразимо!) или усыпить его (еще более невообразимо!), или просто бросить. С котами так: либо вы выполняете все свои обязательства по отношению к ним, либо бросаете беднягу на произвол судьбы, обрекаете его на одичание и навсегда разрушаете его веру в справедливость.

Как, например, Белла бросила меня.

Дэнни-бой, нечего и думать об этом! Ты можешь засохнуть, как ботва осенью, но кот тут ни при чем, он верит в тебя.

В то мгновение, когда меня осенила эта истина, Пит чихнул — эль попал ему в нос.

— Будь здоров, — сказал я, — и не спеши напиваться.

Пит проигнорировал мой совет. Он был воспитан лучше, чем я, и хорошо знал это. Наш официант стоял у кассы и трепался с кассиром. Делать им было нечего — народу в баре было всего ничего. Похоже, официант услышал нас и кивнул в нашу сторону. Оба они вдоволь попялились на нас, потом кассир вышел из-за стойки и направился в нашу сторону.

— Линяй, Пит, — тихо сказал я.

Пит оглянулся и быстро нырнул в саквояж, а я немедленно задернул «молнию». Кассир подошел к нам и оперся на столик, раскорячившись, словно над унитазом,

— Извини, приятель, — заявил он категоричным тоном, — но кота тебе придется унести.

— Какого кота?

— Того самого, который пил из этого блюдца.

— Я не видел никакого кота.

Он нагнулся, посмотрел под столиком.

— Ты спрятал его в саквояж, — обвинил он меня.

— В саквояж? Кота? — удивился я. — Это какая-то метафора, друг мой?

— Что? Я и слова такого не знаю. У тебя в саквояже кот. Открой-ка «молнию».

— У вас есть ордер на обыск?

— Откуда? Брось дурачиться.

— Это вы валяете дурака: хотите осмотреть мой саквояж без ордера на обыск. Четвертую поправку еще никто не отменял. Мы заплатили, и, будьте любезны, передайте официанту, чтобы он принес еще раз то же самое, или принесите сами.

Он помялся.

— Браток, не подумай, что я имею что-то против тебя, и поэтому пристаю. «Ни кошек, ни собак» — так сказано в инструкции, что висит у кассы. Мы стараемся не ссориться с санитарным управлением.

— Тогда плохо ваше дело, — я поднял свой стакан. — Видите, след губной помады. Вам следует лучше следить за посудой и беречь здоровье посетителей.

— Я не вижу никакой помады.

— Большая часть ее уже стерлась. Но его можно отправить в санитарное управление, пусть посчитают там микробов.

— Вы инспектор? — со вздохом спросил кассир.

— Нет.

— Тогда мы сможем поладить. Я не буду соваться в ваш саквояж, а вы не станете жаловаться в управление. Идет? Если вы хотите выпить еще, то подойдите к стойке и возьмите все, что угодно… с собой. А здесь — нельзя.

Он повернулся и пошел к своей кассе.

— А мы как раз и собирались уходить, — бросил я, проходя мимо него.

— Надеюсь, я не особенно огорчил вас?

— Ничуть. Но я хотел как-нибудь выпить здесь со своим конем. Теперь я передумал.

— Как угодно. О конях в инструкции ничего не сказано. А