Грибоедов - Екатерина Цимбаева

Вскоре по прибытии перед Грибоедовым встала еще одна сложная задача. Аббас-мирза рвался в Петербург, желая лично выразить свое нижайшее почтение великому императору. Англичане решительно этому противились, опасаясь полностью потерять всякое влияние на принца. Нессельроде вслед за ними также противился этой поездке под предлогом, что принц захочет просить отсрочку в уплате девятого и десятого куруров. Грибоедов признавал, что это более чем вероятно, но если не позволить шах-заде поездку, его нынешнее расположение и покорность могут смениться враждебностью. Он просил министра прислать официальное приглашение, а уж Грибоедов позаботится пустить его в ход только тогда, когда принц не будет иметь физической возможности к путешествию из-за каких-то дел. Его вынужденный отказ окажется в этом случае на его совести, а дружеские отношения двух стран не пострадают.

Аббас-мирза, побуждаемый вековой ненавистью персов к туркам, мечтал вступить с ними в войну, несмотря на полное разорение своих земель. Принц вел сложную и невразумительную игру. Турецкий султан отправил тайного посланника к шаху, призывая выступить вместе против России; Аббас-мирза одновременно и без согласования с отцом послал своего агента к султану с тем же предложением (гонцы, переодетые купцами, разминулись в пути). Шах рассердился на сына за излишнюю самостоятельность, ибо не хотел ни с кем воевать. Одновременно различные мятежные паши Османской империи то и дело присылали к шах-заде или приезжали сами, обещая что угодно, вплоть до выплаты за него двух оставшихся куруров, лишь бы он помог им хоть малым войском и пушками. Принц сам запутался в своих интригах, не понимая, стоит ли он за султана или за пашу, за отца или за императора. И Грибоедову без труда удалось выбрать для него единственный вариант и заставить твердо его придерживаться, а именно — без колебаний встать на сторону России. Грибоедов десять лет считал, что сталкивать Иран и Турцию — политика самая правильная. Паскевич так считал. Более того, общественное мнение России тоже так считало! Булгарин однажды в письме упрашивал Грибоедова направить Аббаса-мирзу против турок. Александр Сергеевич мог только ответить в бессильном негодовании: «Любезный друг, знаешь ли ты, имею ли я на то разрешение. Коль служишь, то прежде всего следуй буквально ниспосылаемым свыше инструкциям. Я, брат, из своей головы готов изобретать всякие наступательные планы, но не исполнять, покудова мне же, наоборот, не предпишут поступать так, а не иначе».

В каждом послании Нессельроде, Родофиникину и Паскевичу Грибоедов настаивал, что надо велеть Аббасу-мирзе драться с турками. Но даже граф Эриванский не мог добиться согласия Министерства иностранных дел. Грибоедов просил его писать прямо императору, поскольку иначе, как в 1821 году, он, может быть, решится взять всю ответственность на себя: Паскевич, как тогда Ермолов, его похвалит, Нессельроде расклюет, а на чьей стороне будет нынешний царь? Грибоедов хотел быть уверен, что министр проводит политику, угодную государю. Ведь могло быть и так, что депеши посла в Персии оставались совершенно неизвестны Николаю. Знает ли он, что посланник имеет предписание любой ценой удерживать Аббаса-мирзу от возможных военных действий? Нессельроде, как и раньше, боялся вызвать гнев Англии. Грибоедова это приводило в отчаяние. Девять лет назад он добился Ирано-турецкой войны; и что же? разве это хоть как-то повредило русско-английским отношениям? Пошла ли Британия войной на Россию или хоть на Иран? Нет, она спокойно вступила в союз с Россией против Турции и сражалась, пусть и нехотя, при Наварине. Так чем она опасна России?

Наконец, была еще одна, самая деликатная, дипломатическая задача. Туркманчайский договор обеспечивал возврат России всех пленных и перебежчиков. Тут, как и десять лет назад, Аббас-мирза был непреклонен. Он не желал распускать свой батальон русских бехадыран. Хуже того, среди пленных было немало женщин, захваченных персами и запертых в их гаремах. Невозможно было узнать, что думают пленницы о своем нынешнем положении: довольны ли судьбой или рвутся на родину? Грибоедов не мог позволить себе не думать вовсе об участи соотечественниц; но как узнать их настроение? Родственники пленных из Тифлиса, Эривани и самого Тавриза умоляли посланника вернуть их потерянных детей и жен. Некоторые армяне даже собрались ехать с ним в Тегеран, чтобы помогать в розысках. Грибоедов, однако, не представлял, как даже с помощью широчайших армянских связей проникнуть в персидские гаремы?

Борьба с собственным министерством и персами изводила Грибоедова. Своему старому кавказскому другу Петру Сахно-Устимовичу он признался: «У нас здесь скучно, гадко, скверно. Нет! уже не испытать мне на том свете гнева Господня. Я и здесь вкушаю довременно все прелести тьмы кромешной». Одна Нина служила ему утешением. Он видел в ней жену, сестру и дочь в одном милом личике; с ней он мог говорить об оставленных в России друзьях, которых ей предстояло узнать и полюбить. Но и за нее приходилось беспокоиться: она очень тяжело переносила первые месяцы беременности, а хороших врачей вокруг не было. Грибоедов с начала мая пытался добиться присылки к нему знаменитого астраханского доктора Семашко, но переписка разных ведомств никак не приходила к концу. Он захватил с собой из Эривани немецкого доктора Мальмберга, более или менее разбиравшегося в местных болезнях. Но в сложных случаях приходилось обращаться к англичанам. А те оказывали помощь бесплатно, по-дружески, что, естественно, налагало на посла ответные обязательства. Он постоянно ставил этот вопрос перед Родофиникиным, но тому-то что до болезней дипломатов?!

Из России Грибоедов почти не получал приятных вестей. В ответ на его сообщение о женитьбе матушка, вместо поздравлений, прислала такое гадкое письмо, что он не выдержал и, хоть обиняком, пожаловался Паскевичу как родственнику: «Держите это про себя и не доверяйте даже никому в вашем семействе. Мне нужно было вам это сказать, сердцу легче».

Из Тифлиса пришло известие о внезапной скоропостижной смерти генерала Сипягина. Зато туда приехал Никита Всеволожский. Проект Закавказской компании был близок к осуществлению. Паскевич, лично его прочитав, был несколько напуган размахом Грибоедова и впервые направил его сочинение на рассмотрение других лиц: полковника Бурцова и генерала Жуковского, наиболее умных людей Закавказья после отъезда Грибоедова. Бывший декабрист в общем одобрил идею, но тоже ужаснулся столь огромному предприятию. Жуковский едко разругал устав по всем пунктам, но общий вывод его оказался неожиданно в высшей степени положительным: «Компания, устроенная на обдуманных правилах и составленная из одних русских акционеров <то есть российских подданных, включая грузин>, принесет великую пользу государству: она не допустит в сем краю применения капиталов чужеземных и тем всю прибыль, ожидаемую от возрастания капиталов, сюда внесенных, обратив в недра нашего отечества, послужит к обогащению оного». Сам Паскевич сомневался только, стоит ли заводить в Грузии фабрики: «Не должно ли смотреть на Грузию как на колонию, которая доставляла бы грубые материалы для наших фабрик, заимствуя от России мануфактурные изделия? В противном случае, при учреждении в Грузии таковых же мануфактур не ослабнет ли естественно взаимная связь оной с Россией?» Но общественное мнение, и прежде всего Всеволожский, переубедило генерала, признававшего, что он, конечно, слабо разбирается в политической экономии. Он послал проект Грибоедова на утверждение императору.

Грибоедов узнал об этом в октябре и порадовался, что хоть одно дело успешно движется. Аделунг уже предвкушал с воодушевлением, что следующим летом поедет в Кашмир, чтобы там закупить шерсть и пригнать овец. Теперь Грибоедов мог толкать Паскевича на новые подвиги. Победы графа Эриванского над турками доставили ему славу, далеко затмившую славу Суворова. Император ни в чем не мог ему отказать. И Александр обратился к родственнику с самой настойчивой, самой важной для него просьбой: «Помогите, выручите несчастного Александра Одоевского. Вспомните, на какую высокую степень поставил вас Господь Бог. Конечно, вы это заслужили, но кто вам дал способы для таких заслуг? Тот самый, для которого избавление одного несчастного от гибели гораздо важнее грома побед, штурмов и всей нашей человеческой тревоги. Может ли государь отказать в помиловании двоюродного брата вашей жены, когда двадцатилетний преступник уже довольно понес страданий за свою вину, вам близкий родственник, а вы первая нынче опора царя и отечества. Граф Иван Федорович, не пренебрегите этими строками. Спасите страдальца».

Грибоедов не забывал и о прочих ссыльных на Кавказе, просил и им помочь, но через других влиятельных лиц, чтобы на Паскевича и императора давили со всех сторон. Он не мог знать, конечно, приведут ли к чему-нибудь эти просьбы. Надежды на создание Компании позволили ему грозить Паскевичу, что в случае, если все вопросы не будут вскоре удовлетворительно разрешены, он просто выйдет в отставку, удалится в Цинандали и займется хозяйством. Это теперь было осуществимо.