Земные и небесные странствия поэта - Тимур Зульфикаров

.. Лепестки розы осыпались от набежавшего ветра. Лепестки осыпались, и Он сошел с крыши к Матери своей.

В раю не опадают лепестки…

В раю нет хамсина…

ГЛАВА ВТОРАЯ

— Абу, абу, отец, отец мой!.. Старый, покосившийся Иосиф в дряхлом таллифе с древнеиудейскими голубыми кистями — "цицит" на краях, согласно Закону Моисея, но не в простых, пальмовых, а в кожаных римских сандалиях!

Ах, отец мой!

Откуда у вас эти кожаные сандалии патрициев, ведь вы простой плотник?

Кто в сиятельном Риме слышал о пыльном Назарете?..

Но ноги ваши бегут к Риму?

К патрициям сонным с вечно сладкими губами?.. которые они хищно облизывают? и хотят облизывать до смерти, и готовы погубить мир для этого.

Абу, абу, отец, после запаха иерихонской розы так терпко, тепло пахнет потом ваш таллиф, на котором всегда блестят и колятся мелкие стружки и щепки от обструганных дерев, когда вы делаете плуги и ярма.

Отец, когда Господь дает человеку мудрость в детстве иль в молодости его, то зачем ему старость с её печалью слёзной и болезнями неизбежными?

Ведь старость дана для мудрости.

А если мудрость приходит в детстве, то зачем юность и зрелость мужа, и ветхость старца?

Эллины говорят, что Господь забирает своих мудрецов, любимцев в молодости, чтобы избавить их от мук земной жизни.

Я хочу уйти к Господу на детских упругих ногах, а не на старых, шатких, отец…

Мальчик печально глядит на отца, на его изношенные ноги в сизых венах.

Он едва доходит отцу до живота.

Иосиф невысок, но крепок, широк, как старая олива. Плотнику нужно крепкое, приземистое тело.

Иосиф говорит:

— Кто сказал тебе эти Слова? В каких синагогах фарисеи, саддукеи, книжники-соферимы сказали тебе это?

Иль Моисей в пустыне иль на Синае говорил?

Иль царь Давид средь стад пылящих?

Иль Илия средь шатров бедуинов?

— Отец, и что есть люди, которые получают мудрость не от людей, не от Книг, не от школ земных мудрецов, а от Бога? а от Небес?

Как одинокие пастухи, которые в ночах говорят с овцами, с травами, с камнями, с водами, со звездами и с их Творцом?

И таких ненавидят человеки и хотят убить, как чужих.

Отец, и что я так возлюбил пастухов, и бегу к ним на горы, и в долы прохладные их.

А в больших городах гнездится смерть и диавол.

И я не хочу никуда уходить из нашего малого Назарета, а только к пустынным, молчаливым пастухам галилейским…

Отец, однажды шел близ Назарета китайский караван с барусовой камфарой.

И там сидел на верблюде китаец-даос с косой…

Глаза его были закрыты, и он сладостно играл на нефритовой свирели.

Я сказал ему: "Учитель, куда идет твой караван?"

Он сказал: "Я никуда не иду. Я недвижно сижу в Китае на крыше фанзы недвижной моей… Это барусовая камфара идет, кочует…"

И еще он сказал: "Бойся больших городов и далеких путешествий…"

Отец, я знаю, что все дороги и тропы из Назарета идут к смерти моей…

И зачем рожденный для бесед с Господом должен идти к людям?.. Пророк должен беседовать с Богом, а не с народом…

— Чадо! вот змея мудра потому, что всем телом лепится, льнет, струится по земле… И не ползает далеко, а зиму и лето проводит в жилище своем.

А глупые птицы перелетные летят над землями и народами, и многие охотники убивают их.

Чадо! Сын мой! будь как змея, а не птица…

— Отец, но я возлюбил птиц…

Вот они!..

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

— Чад о! Чадо! Сын мой, Иешуа, Иисус, ты где?

— Абу, абу, отец, отец, опять я на крыше камышовой дома нашего, где землица для прохлады насыпана, и вот роза иерихонская взялась и поднялась тут.

Отец, тут я птиц кормлю, и голуби берут с руки моей прирученно.

А горлицы, и черные дрозды, и жаворонки хохлатые пугливы и клюют с землицы на крыше хлеб разбросанный мой, и пьют воду из двух кувшинов глиняных…

Отец, глядите, глядите — а весенние перелетные великие птицы, журавли и аисты, с ликующего аметистового неба слетают на малую крышу мою и плещутся крыльями усталыми, покрывая бедную крышу нашу…

— Чадо, чадо, гляди — и что птицы тысячелетние свои пути небесные оставили, и сходят с путей, и садятся на крышу нашу?

О, Боже!..

Сын, иль такое тепло, ласкание, любовь идут от ладоней Твоих, и птица кочевая, осторожная чует эту любовь, восходящую, как пар от вешней земли, и сходит с путей своих…

О, Боже!..

А потом человеки пойдут, сойдут с путей своих тысячелетних и пойдут за Тобой, Дитя, Чадо Авраамово, аки эти птицы смиренные…

О, Боже!

Но я не доживу, не увижу, не пойду за Тобой…

— Отец, отец, я так люблю гладить птиц по перьям их… Всегда я хотел погладить летящую птицу, иль стрекозу парящую, иль горлицу причудливую, затейливую, иль жаворонка по хохлатой головушке…

И вот птицы пришли на крышу мою, и я глажу их… И их множество крылатое, трепещущее, и тесно мне от птиц слетающих…

— Чадо! Сын мой! уже хлеб и вода кончились в доме нашем…

— Отец, но есть еще тайное, сладкое, дурманящее сирийское вино в медном хуме-кувшине вашем….

То вино, которое по римским законам дают осужденным на казнь на кресте, чтобы смирить муку их…

И мне будут давать…

Но этих слов Иосиф не слышит…

Нет. Слышит…

Иосиф смиренно опускает голову, и страждет, и шепчет неслышно, для себя:

— Мальчик, откуда Ты знаешь о кресте и вине крестном?

О, Боже! как хорошо, что я не доживу до тех дней, до того Креста, до того вина…

А Мария Матерь доживет… а жены сильней мужей… а я стар и не увижу…

О Боже!..

— Отец, отец, куда ушли вы?

Давайте дадим птицам крестное вино, и они станут пиаными и добрыми, как наш вечнопианый сосед Малх, служитель храмовый, книжник-соферим-"кипай".

Который блаженно закрывает глаза, когда проходят молодые жены и девы, иль накидывает на голову глухое покрывало, чтобы не соблазниться, не искуситься, и оттого слепо ударяется, тычется больно о стены домов и ограды острые, но не впускает в душу древний соблазн, поядающий грешных мужей и жен.

О.лучше избить слепое тело, чем искусить праведную душу.

Да, отец?..

Мальчик улыбается на крыше среди птиц несметных

— Отец, а вы соблазнились Матерью моей?..

И тут слезы явились в очах Дитя и в глазах отца.

— Абу, абу, отец, отец, не печальтесь, не клоните голову многоседую в жемчужных стружках, щепках плотника…

Отец, я знаю тайну.

В дальнем, дальнем поле у горы Сулем, где живут филины и куда не ходят даже пастухи со стадами своими, Ангел Господень поведал мне…

— Чадо Небесное, и я не знал, пока не увидел того Ангела…Мальчик, мальчик, как же Ты любишь всех живых на земле!..

С самого дня, как пошли Твои ножки по земле — Ты любишь всех…И как новорожденный теленок тычешься во все колени, упираешься во все подолы, как в соски млечной матери… И убегаешь со всеми караванами…

И я закрываю глухо двери, когда идут караваны…

Иль Тебе не хватает любви Матери и отца Твоих?

И сестер, и братьев Твоих?..

Иль Ты не наш?..

И во всяком прохожем муже — видишь отца…

И во всякой жене — матерь

Дитя любит всех и ждет любви от всех, а все равнодушно проходят мимо и далее любви.

Бог — это любовь ко всем человекам.

Чадо — и Ты пойдешь искать эту любовь…

И потому мать, отец, семья, дети, народ, земля, родина, дом, язык, родня, соседи — это сладкая пыль под босыми ногами Странника Апостола Любви…

Под Твоими ногами, Чадо…

Но гляди, Сын — хлеб и вода иссякли, и птицы поднялись и ушли на пути свои.

И Ты один остался на крыше средь палых перьев…

Великая Любовь ко всем — это великое одиночество…

— Отец, а птицам не хлеб и вода нужны, а любовь, а я устал ласкать их.

Отец, отец, а почему люди всегда печалятся и плачут, когда видят перелетных, высоких, вольных, уходящих птиц, птиц, птиц?

По каким дальным, прошлым богам, кумирам, гнёздам, рожденьям, языкам, соседям томится некрылатый человек?

Что чует в птицах уходящих?

Какие родины вспоминает?

Почему человек так неотвязно, жгуче любит этот земной мир?

Потому что он много раз жил в этом мире и узнает его, как родной пыльный дом…

Почему человек так любит путешествовать по миру?

Потому что он ищет дом, где когда-то, в других рожденьях и землях, тысячи лет назад, был более всего счастлив и любим…

А весной птицы летят в северные снежные земли, а осенью в жаркие

Индию и Персию, откуда пришли Балтасар, Гаспар и Мельхиор — Волхвы

Рожденья моего.

И я пойду за весенними журавлями в северные страны и народы.

И я пойду за осенними журавлями в Индию Шакья Муни и в Персию