Избранные труды о ценности, проценте и капитале (Капитал и процент т. 1, Основы теории ценности хозяйственных благ) - Ойген Бём-Баверк

А, может быть, это все же не так? Не потребляет ли он также части ценности самого дома, и не уступается ли ему, таким образом, наряду с употреблением дома также и часть ценности самого дома? Кто стал бы так думать, тот, как это ни странно, считал бы две стороны какого-либо одного события двумя различными событиями. Дело просто обстоит так: наемщик получает исключительно употребление дома, но благодаря извлечению такового он уменьшает ценность блага; из «запаса упругих сил» он получает только некоторые, причем он только «извлекает», употребляет таковые; естественно, что благодаря этому уменьшается ценность остальных «упругих сил». Объяснение этого явления в том смысле, будто наемщик получает два акта один возле другого, употребление и часть ценности капитала, аналогично тому, как если бы в приобретении четвертой лошади, подходящей к трем уже имеющимся, хотели видеть приобретение двух отдельных предметов: с одной стороны, лошади как таковой и, с другой, лошади, необходимой для составления четверки, — и если бы потом стали утверждать, что из 500 гульденов, которые уплатил покупатель, 250, например, составляют цену лошади как таковой, а 250 цену лошади, необходимой для составления четверки! Или если бы сказали, что кровельщик, который ставит купол и этим заканчивает постройку башни, совершает два акта — во-первых, ставит купол и, во-вторых, заканчивает постройку башни — и если он на всю работу затрачивает час, то для постановки купола он употребляет не более трех четвертей часа, потому что часть всего затраченного времени должна быть отнесена на долю второго акта, окончания постройки башни!

Если же кто-либо желает считать употреблением не валовое пользование, а что-то другое, трудно определимое, то пусть он скажет, в чем заключается употребление пищи? В принятии ее? Это невозможно, так как это было бы валовое пользование, поглощающее собой всю ценность капитала, который ведь нельзя смешивать с настоящим «употреблением». Так в чем же? В какой-либо части акта еды? Или, может быть, в чем-либо совершенно ином? Обязанность ответить на это, к счастью, выпадает не на мою долю, а на долю теоретиков пользования.

Если поэтому словам «употребление» и «пользование» не придавать значения, которое в одинаковой степени противоречит как разговорной речи и жизни, так и представлениям практики и науки, то валовое пользование и есть настоящее пользование. Однако если согласиться, что двух пользований существовать не может, и валовое пользование можно считать законным носителем понятия пользования, то сам по себе вытекает вывод против понятия чистого пользования теоретиков пользования.

Но оставим все это в стороне и остановимся на следующем. Будет ли валовое пользование настоящим пользованием или нет, все же чем-либо оно несомненно должно быть. И чистое пользование должно также представлять собой что-либо, как этого хотят теоретики пользования. Эти две величины, раз они действительно существуют, должны находиться в известном соотношении. Чистое пользование или должно составлять часть валового, или же не должно: ничего третьего быть не может. Присмотримся ближе к этим двум величинам. Если мы будем рассматривать длящиеся блага, то нам может показаться, будто чистое пользование является частью валового; в самом деле, раз вознаграждение первого, чистый процент, заключается в вознаграждении второго, валовом проценте, то следует ожидать, что и первый предмет покупки должен заключаться во втором, быть частью последнего; такого мнения придерживаются также сами теоретики пользования, так как они разделяют валовое пользование на сумму: чистое пользование + частичное восстановление капитала. Обратимся, однако, к потребляемым благам. Чистый процент я плачу здесь не за потребление, потому что я вместо потребляемого чужого блага немедленно же возвращаю заменимый эквивалент и поэтому не должен платить никакого процента. Я плачу таковой только за отсрочку возвращения эквивалента, следовательно, за что-то, что не заключается в потреблении, этом наиболее интенсивном валовом пользовании, а находится совершенно вне последнего. Следовательно, чистое пользование одновременно является частью и нечастью валового пользования? Как объяснят теоретики пользования это противоречие?

Я мог бы еще привести много загадок и противоречий, к которым ведет признание самостоятельного чистого пользования. Я мог бы, например, спросить теоретиков пользования, что я должен понимать под десятилетним пользованием или десятилетним употреблением бутылки вина, которую я выпил в первый день первого года? Существовать ведь оно должно, так как я могу его купить или продать при помощи договора, заключенного на десять лет! Я мог бы указать на то, как странно, даже, можно сказать, смешно предположение, что благо в тот момент, когда оно, вследствие совершенного, исчерпывающего таковое потребления, фактически перестает приносить пользу, должно только как раз начать отдавать постоянное пользование; что должник, который возвращает одолженную бутылку вина по истечении одного года, потребляет меньше, чем тот, который возвращает ее по истечении десяти лет, так как первый потребил бутылку вина и годовое пользование, а второй бутылку вина и десятилетнее пользование, между тем как совершенно ясно, что оба они извлекли из бутылки вина одинаковую пользу, и что раньше или позже наступившая необходимость возвратить другую бутылку вина не имеет ничего общего с меньшей или большей длительностью объективных пользований первой бутылкой и т. д. и т. д. Я полагаю, что я сказал уже больше, чем нужно для доказательства.

Резюмируем.

Я считаю доказанными три факта:

Во-первых, я считаю доказанным, что сущность благ как вещественных носителей полезных сил природы исключает возможность всякого «пользования», которое не заключалось бы в деятельности полезных сил природы, присущих таковым, которое, следовательно, не было бы тождественным с «полезными услугами » благ, являющихся основой не чистого, а валового процента, или же, у благ потребляемых, — всей ценности капитала.

Во-вторых, я считаю доказанным, что все попытки теоретиков пользования демонстрировать существование или возможность существования чистого пользования, отличного от «полезных услуг», ошибочны или основаны на недоразумении; и

в-третьих, я считаю доказанным, что признание постулируемого теоретиками пользования чистого пользования по необходимости ведет к нелепым и противоречивым следствиям.

Ввиду этого я считаю себя вправе утверждать, что то чистое пользование, на существовании которого теоретики пользования направления Сэя—Германна основывают свое объяснение процента на капитал, в действительности не существует и что оно скорее является продуктом вводящей в заблуждение фикции.

Но каким же образом вообще появилась в нашей науке эта странная фикция? Каким образом ее стали смешивать с действительностью? Я еще отвечу вкратце на эти исторические вопросы, надеясь этим рассеять последние сомнения и дать правильную переоценку того предрассудка, который можно было извлечь из давнишней победы теории Сальмазия.

Мы имеем здесь дело с одним из тех не особенно редких случаев, в которых фикция, возникшая на юридической почве и употребляемая первоначально для практических юридических целей с полным сознанием ее фиктивной природы, переносится в область народного хозяйства, причем по пути теряется сознание ее фиктивности. Юриспруденция всегда чувствовала сильную потребность в фикциях. Для того чтобы небольшого числа простых юридических правил было достаточно для всей разнообразной действительности правовой жизни, часто чувствовалась необходимость при помощи фикции совершенно отождествлять один случай с другими, которые по существу совершенно с ними не тождественны, но которые могут быть на практике целесообразно рассматриваемы как таковые. Так появились «formulae fictitiae» римского гражданского процесса, таковы юридические лица, таковы «res incorporales» и бесчисленное множество других фикций науки о праве.

Иногда случалось, что пустившая глубокие корни фикция в конце концов обращалась в серьезно признаваемую догму; раз в продолжение столетия привыкли обращаться в теории и практике с предметом так, как будто он действительно существенно тождествен с другим предметом, то, при благоприятных обстоятельствах, можно было в конце концов совершенно забыть, что все это только фикция. Так обстояло дело — я это уже констатировал — с «res incorporales» римского права, так обстояло также дело и с самостоятельным пользованием потребляемых и заменимых благ. И теперь еще можно шаг за шагом проследить тот путь, по которому произошло преобразование фикции в догму.