Хранитель секретов Борджиа - Молист Хорхе

В этот час верующие собирались на службу, и, прослушав мессу, Жоан поздоровался с монахами. Некоторые из тех, кого он знал, уже умерли, а Пера, бывший послушник, уже несколько лет был монахом и заменил библиотекаря. Жоан с большим удовольствием обнял Перу и отвечавшего за кухню Жауме, который с такой любовью относился к нему и Габриэлю.

– Разногласия между суприором и приором относительно тех сумм, которые последний должен выдавать на содержание монахов, продолжаются, – подтвердили они, показывая Жоану ухоженный огород. – Епископ и городской совет были вынуждены вновь вмешаться, поскольку эти двое чуть не дошли до рукопашной, и только после этого был подписан второй согласительный документ.

– Как будто и не было всех этих прошедших лет, – заметил Жоан, посмеиваясь.

Он вспомнил, насколько сильно испугался, когда ребенком ему пришлось стать свидетелем одного из оглушительных столкновений между этими личностями. Теперь же его развлекала нескончаемая перебранка, которая, казалось, не была подвержена течению времени.

– Приор Гуалбес по-прежнему настаивает на завершении строительства верхнего этажа над галереей внутреннего дворика: для него это вопрос престижа, – рассказывал Пера. – Но как видишь, работы не очень-то продвинулись вперед. Тем временем суприор Миральес сетует на то, что приор скупится на еду для нас.

Жоан вволю пообщался с монахами, а потом посетил суприора. Миральес был, как и всегда, полон энергии и жизненной силы. Его взгляд не утратил твердости, а худоба стала еще более заметной, как будто являя собой яркий пример и подтверждение тому, что приор не дает денег на еду. Жоан не забыл, как, несмотря на свой внешне антипатичный вид, монах мужественно выступил на его защиту, когда, будучи совсем юным, Жоан подвергся травле инквизиции в связи с арестом его покровителей.

– Хорошо ли ты исполняешь свои обязанности христианина? – сурово спросил суприор, который, казалось, по-прежнему видел в нем ребенка и нисколько не проникся рассказом Жоана о его приключениях в Италии и знакомстве с Папой. – Ты часто исповедуешься?

– Да, падре, хотя с момента моего отъезда из Италии не делал этого ни разу, – ответил Жоан, как если бы все еще был послушником, но при этом едва сдерживал улыбку. – Я как раз хотел просить вас о том, чтобы вы снова, как и раньше, стали моим исповедником.

– Согласен, – ответил монах. – Надеюсь, что твое пребывание в Италии не слишком увело тебя в сторону и что мне будет нетрудно вернуть тебя на путь истинный.

– Спасибо, падре, – пробормотал Жоан, думая о том, что ему не стоит рассказывать суприору о приключении во Флоренции, когда ему пришлось действовать под личиной фальшивого монаха. Он представлял себе, как тот возмутится. Не было никакой необходимости исповедоваться в этом, поскольку любой грех, совершенный им в то время, уже с лихвой был отпущен в Риме.

Жоан также посетил и приора Гуалбеса. Если суприор своим видом напоминал монахов-доминиканцев Савонаролы, то приора он мог бы сравнить с изысканными прелатами Римской курии. Церковник принадлежал к городской аристократии и, несмотря на то что ему было уже около семидесяти, был одет в элегантную сутану из черного шелка, а на шее его красовалось серебряное распятие. Жоан продемонстрировал ему привезенные из Италии письма Великого Капитана, посла и кардиналов: он знал, что, в отличие от суприора, на Гуалбеса эти письма произведут большое впечатление. Именно так и произошло.

– Можете рассчитывать на мою помощь во всем, чем я смогу быть полезен вам, – сказал он, внимательно выслушав благодушное описание Жоаном Рима и Папы. – С удовольствием нанесу визит в вашу книжную лавку. Я горжусь тем, что мальчик, которого мы много лет назад приютили в Святой Анне, добился столь значительных успехов.

– Спасибо, падре, – ответил Жоан, склонив голову: он не сумел сдержать широкую ироничную улыбку.

Он прекрасно помнил, как они с братом, съежившись от страха, предстали перед этим человеком. Настоятель не хотел принимать их в монастырь и даже пригрозил виселицей. Что ж, у некоторых людей неважно с памятью.

Жоан также посетил нескольких книготорговцев в городе, которые очень любезно приняли его. Они не забыли времена его ученичества в семье Корро, а то, что он собирался купить уже действовавшую книжную лавку, было им приятно, поскольку таким образом Жоан не становился конкурентом. Первым, кому Жоан нанес визит, был Жоан Рамон Корро, лавка которого располагалась на улице Эспесьерс. Жоан никогда не общался близко с сыном своих покровителей, так как в то время, когда он обучался профессии, тот проходил учебу в университете в Льейде; однако он посчитал правильным посетить его первым в память о его родителях.

Следующим был его друг Льюис – товарищ по годам ученичества в книжной лавке Корро. Льюису повезло: он смог продолжить работать переплетчиком после нападения инквизиции на книжную лавку, но только благодаря тому, что его родственники были книготорговцами.

– Как ты знаешь, у нас все еще нет гильдии книготорговцев, – объяснил он. – Хотя мы собираемся при братстве Троицы, которое все еще находится при церкви под тем же именем. Как только у тебя будет собственная книжная лавка, я сам лично выступлю с предложением принять тебя.

– Спасибо, Льюис.

– Ты даже не представляешь, насколько я рад видеть тебя! – сказал он, снова обняв Жоана. И уже более серьезным тоном добавил: – Ты помнишь время, когда мы были подмастерьями? И наши сражения, когда мы бросались камнями?

– Конечно, я все это помню, – ответил Жоан. – Как же я могу забыть? Я помню, как мы носились по городу, помню драчуна Фелипа и то, как я смог победить его благодаря твоей помощи.

– Знаешь, что именно Фелип сейчас практически контролирует инквизицию в Барселоне?

– Я столкнулся с ним, и, похоже, он не узнал меня. Может, он и забыл уже про меня. Он пытался помешать тебе каким-то образом?

– Я уверен, что он не простил меня за то, что я помог тебе тогда. Наверняка он постарается отомстить, как только у него появится такая возможность. – Льюис был заметно обеспокоен, и от Жоана не укрылось волнение друга. – Однако я старый христианин, стараюсь не попадаться ему на глаза и надеюсь, что у инквизиции нет никаких претензий ко мне. Хотя я всегда начеку. Когда мы встречаемся с Фелипом, он делает вид, будто меня вообще не существует. Я, естественно, не здороваюсь с ним. Это недостойный во всех отношениях человек, который способен нанести удар в тот момент, когда ты меньше всего этого ждешь. О нем и его приспешниках, которые всегда рядом с ним, ходят слухи, что когда они напьются, то хватают бродяг и отвозят их в укромное место, где избивают, наслаждаясь видом струящейся крови и их страданиями. И никого не оставляют в живых. В городе боятся их, а свидетели прячутся и ничего не говорят. Они не хотят, чтобы с ними случилось то же самое.

Жоан вздрогнул. Он вспомнил, как этот рыжий детина избивал камнем монаха на виду у своей шайки и не остановился, пока не решил, что тот мертв. Нет сомнений, что жажда крови не осталась у Фелипа в прошлом и что то, что рассказывали о нем, было чистой правдой.

– Даже и не надейся, что он забыл или простил тебя, – вновь обратился к нему Льюис. – И не думай, что он не узнал тебя по прошествии десяти лет. Он делает вид, будто ты его не интересуешь, только для того, чтобы ты расслабился. Будь осторожен, друг мой.

«Еще одно предупреждение», – записал Жоан в своем дневнике той ночью.

Парнишка, прибежавший к ним во время обеда, задыхаясь, сообщил о прибытии галеры из Неаполя. Братья возбужденно переглянулись и немедленно отправились в порт. Стоял светлый день конца апреля, и через пробоину в стене Жоан увидел галеру, мягко покачивавшуюся на волнах вместе с другими судами, – ту, о которой он так долго мечтал, а затем и нескольких человек, ожидавших на берегу, пока лодки разгрузят корабль.

И среди них была Анна: ее иссиня-черные локоны выбивались из-под шапочки. Заметив Жоана, она улыбнулась, и на ее щеках появились так любимые им ямочки. На руках она держала маленькую Катерину, которой вот-вот должно было исполниться десять месяцев и которая с улыбкой посмотрела на него своими зелеными глазами, так похожими на глаза ее матери. У Жоана дрогнуло сердце – его дочь была само очарование.