Живой Журнал. Публикации 2009 - Владимир Сергеевич Березин

как он там, этот фонд, куда тянет руки, длинны ли они. Что с ним приключилось нынче.

Извините, если кого обидел.

02 мая 2009

История про лифт

Была у нас в университете табличка на лифте с его тактико-техническими характеристиками. На ней, сразу после слова "лифт" было вписано от руки название: "Боливар".

Извините, если кого обидел.

02 мая 2009

История про одного господина из Бреслау

Разговорились об остроте зрения. Синдерюшкин говорил, что обычный здоровый человек имеет остроту зрения, равную в сто процентов. Но в старых учебниках по глазным болезням описан житель города Бреслау, острота зрения которого была 600 %. С земли, невооруженным глазом, он различал кольца Сатурна.

Интересно, правда, как обстояло с житейским использованием этого дара.

Извините, если кого обидел.

02 мая 2009

История про масло

Газета цюрихского жилищно-коммунального товарищества — листики, ничем не скрепленные, просто сложенные вдвое.

— Есть ли у вас крысы в канализации, — спрашивали там главного канализатора.

— Ganz wenig, — отвечает он, — нет с ними проблем. Зато проблемы с маслом, тем самым пищевым маслом, которое сливают в кухонные раковины. Засим всем жителям мы раздали пластмассовые ведерки, в которые надо это масло собирать. Ни в коем случае, правда, нельзя в эти ведерки лить моторное масло или майонез, а лишь масло фритюрное да масло салатное.

Извините, если кого обидел.

03 мая 2009

История о родителях в Льеже

Ехал в поезде по направлению к Льежу и думал о разных знакомых. Продолжая свою старую мысль, отметил, что все мои знакомые, преуспевшие в жизни, особенным образом переживали бестолковость родителей — матерей особенно. Матери всё время хотели им помогать, делали глупости, и поэтому матерям, как и отцам, впрочем всё время доставалось. Это был какой-то закон.

Бестолковость родителей, вынуждала детей действовать, раздражение разрушало инфантилизм и приводило этих детей к достатку через науку выживания. Некоторые ограничились к красному пиджаку и сотовому телефону (последнее казалось верхом достатка). Или же наоборот, мои новые русские образца середины девяностых переживали несоответствие родителей себе. Причём уехавшие раньше, в начале девяностых, с завистью говорили о состояниях, сложившихся через три-четыре года. Один мой знакомый с печалью перебирал своих поднявшихся московских и была в его голосе тоска, будто он поставил не на ту лошадь.

Была у него и иная черта — он был к тому же странным скопидомом, скрытным человеком. Он никогда не делился своими знакомыми ни деньгами, ни планами, оттого я верил, что он своего добьётся.

И снова я ехал куда-то, и вместо красивых девушек рядом со мной сидели двое парней, бритых и закольцованных, которые вполне могли оказаться преуспевающими арт-дилерами. Так проезжал я загадочную местность Hyi, а за окном мелькали какие-то градирни. Потом я заснул в Льеже, и неожиданно застрял в нём — надолго. Из-за этой чёртовой отдачи я ничего не понимал в вокзальных объявлениях. Можно подумать, что понял бы что-нибудь без этого вокзального эха. Французский мой описывался известной студенческой формулой "не знал, не знал, да ещё и забыл".

Был я в Льеже во время похорон двух умерших от голода в банде девочек. Всюду несли их портреты, были они за стеклами автомобилей, за стёклами витрин. Гумберт-Гумберта не довели бы тут до полицейского участка.

Такие вот были родительские дела.

<1996>

Извините, если кого обидел.

03 мая 2009

История про уху

Вчера писатель Каганов позвал меня есть уху. На природу позвал — в какие-то отдалённые местности чертановских районов. Была ночь, большая Луна и странные крики с пустырей.

Всюду была жизнь, как на картине художника Ярошенко. Долго я искал дороги — вот минул и забор, автостоянка и низенький дубовый лес. Промеж деревьев вьется дорожка и выходит в поле. Кажись, та самая. Вышел и на поле — место точь-в-точь кладбище: вон и вышка ЛЭП торчит; но никого не видно. «Нет, это не то место. То, стало быть, подалее; нужно, видно, поворотить к автостоянке!» Поворотил назад, стал идти другою дорогою — какие-то люди курят, сидя на корточках, а линии ЛЭП нет! Опять поворотил поближе к линии ЛЭП — автостоянка спряталась. В поле, как нарочно, стал накрапывать дождик. Побежал снова к автостоянке — ЛЭП пропала; подобрался к ЛЭП — автостоянка пропала.

Казалось, что упыри и вурдалаки собрались в этих местах и заняты своим нехитрым пиром.

Темно и глухо, как в винном подвале; только слышно было, как кто-то чавкает, да далеко-далеко вверху, над головою, холодный ветер гуляет по верхушкам дерев. Как вот завеяло таким холодом, что я вздрогнул, да, будто зарницею, осветило на минуту весь лес. Я тотчас увидел дорожку, пробиравшуюся промеж мелкого кустарника. Вот обожжённое дерево, и кусты терновника! Однако ж не совсем весело было продираться через эти колючие кусты; еще отроду не видывал я, чтобы проклятые шипы и сучья так больно царапались: почти на каждом шагу забирало меня вскрикнуть. Мало-помалу выбрался я на просторное место, где деревья редели и становились такие широкие, каких я не видывал даже и в Сокольниках. Глядь, между деревьями мелькнула и речка, черная, словно вороненая сталь. Долго стоял я у берега, посматривая на все стороны. На другом берегу горит огонь, вот-вот готовый погаснуть, но снова отсвечивается в речке, вздрагивая как таджик в лапах участкового. Вот и мостик! «Ну, тут одна только цирковой велосипед и проедет», подумал я. Однако ж, я ступил туда смело и, скоро был уже на другом берегу. Теперь только разглядел я, что возле огня сидели люди, и такие смазливые рожи, что попросту не описать.

Меня встретили и подвели к огромному магическому камню, на котором стоял чан с ухой. От чана тянуло одуряющим рыбным запахом, а у подножия камня лежал большой русалочий хвост — будто подношение неизвестным гениям места.

Я вытащил из-за голенища высокого ботинка ложку, облизал её, и пустил в свободное плавание по появившейся невесть откуда миске.

Сказочные существа вокруг ели степенно и неспешно. Лишь изредка кто-нибудь сплёвывал под ноги дары моря — то золотой дублон, то звено якорной цепи.

Шло время и небо на востоке набухло кровью. Тут всё исчезло, миски пропали, а пирующие засобирались восвояси. Меня позвали на продолжение пира в местность, где петуха вовсе не сыщешь и пировать можно вечно, но