Живой Журнал. Публикации 2009 - Владимир Сергеевич Березин

речь Копеляна за счёт уничтоженных пауз, сняты некоторые реплики, изменён "фирменный тип" заставок и титров, обрезали картинку под новый формат киноэкрана, но всего важнее — удаляли и купировали фразы в диалогах и паузы в речи, etc. Эти отличия как в телеграмме "Я люблю тебя. Серёжа" и "Я люблю ебя. Серёжа".

Фильм изменён.

И тут встаёт самый главный вопрос: зачем? Никакой отчётливой концепции я в этих изменениях не вижу, зато вижу распространённый ход множества исполнителей: они вносят в работающий механизм какие-то изменения, чтобы оправдать свою зарплату и собственно существование. Так случается и с переводчиками, которым нужно максимально уйти от уже имеющихся переводов (и они меняют находки прошлого на сомнительные приобретения), так случается и с людьми, ремонтирующими квартиры, что норовят приделать к потолку какую-нибудь декоративную балку или пустить вдоль стены стальную полосу (вот, дескать, хозяин, какую интересную штуку мы удумали). И на вопрос "зачем?" никто внятного ответа не даёт. А ведь "Зачем?" — это вообще главный вопрос не только кино, но и всей человеческой жизни.

Однако сказанное выше — лишь зачин, потому что только дураковатый человек выпустит пар, закричит-забьётся и тем и окончит свои размышления. Из феномена раскрашенного Штирлица вообще-то многое можно извлечь — как, кстати, сделал Вадим Нестеров, сказав о критической величине исторической дистанции между нами и Отечественной войной, после которой уже "можно всё". А можно ещё вывести некоторую социологию, изучить фольклоропорождающие силы (отчего одни явления вызывают шквал анекдотов, а другие — нет). Можно попытаться понять, отчего изначально фантастичные явления искусства вдруг превращаются в источник исторических сведений. Ну уж куда без рождения феномена гламурного фашизма… Но меня больше интересуют проблемы собственно искусства, то есть поведение артефакта при операциях над ним.

Чудесные примеры, что всплыли в ходе обсуждения, это:

— раскрасить, чтобы смотрела молодёжь. Это пример несостоятельный: та молодёжь, что посмотрела бы этот фильм, посмотрела бы его и в чёрно-белом варианте, а та, что не посмотрит — не посмотрела бы ни в каком. Фильм этот сакрален для старшего поколения, а горе той церкви, в которой для привлечения публики разрешают курить и целоваться в углах.

— античные статуи были раскрашены, а сейчас мы их воспринимаем только белыми (это отчасти правда — многих воротит от аутентичной раскрашенной античности). Но произведения античного искусства возвращались в художественное пространство особым образом: не сказать, чтобы "Семнадцать мгновений весны" пролежали в земле тыщу лет, а потом изумлённые зрители увидели, что с плёнки слинял исконный цвет. Тут всё произошло стремительно.

— этот фильм — квинтэссенция тоталитарного мира, туда ему и дорога — как в известном присловье "покрасить и выбросить". Я тут наблюдал такое обсуждение, которое меня изрядно повеселило — совершенно в духе "Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст". Только отчего-то выводилось, что уж если человек любит фильм про Штирлица, то уж непременно станет если не доносчиком, то рабом. Всё это решительные глупости, но между делом подтверждают важность фильма в культурном пространстве. Да, "Семнадцать мгновения весны" не "Пятая печать", не "Пепел и алмаз" и не "8 1/2". Но он что-то вроде Манникен-Писа в Брюсселе: хер его знает, что за скульптура, но уж который год ссыт на радость людям. Время от времени на него одевают какую-нибудь фигню, но не надолго.

Извините, если кого обидел.

08 мая 2009

История про Красную армию и секунд-майора

Меня часто спрашивают, за кого я — за либералов или за консерваторов, с кем я — с теми или с этими. Я часто отвечаю — подите прочь, дураки: я с пустынником Серапионом. Это не очень честный ответ. А если честно, то надо признаться — я с Красной Армией. Коли дело идёт об истории, то есть такой эпизод. В 1788 году шведы осадили Нейшлот. Крепость была невелика, слаба и гарнизону было всего две сотни человек. Но в крепости сидел секунд-майор Кузьмин, в сражении потерявший ранее руку. Шведы потребовали у него отворить ворота, но от отчвечал: «рад бы отворить, но у меня одна только рука, да и в той шпага». И со свом отношением к мировой истории я беру пример с безвестного секунд-майора — рад бы куда в сторону, много есть чего модного и хлебного для самоопределения. Да вот только с таками фотографиями в семейном альбоме, как у меня ничего не поделаешь.

Извините, если кого обидел.

09 мая 2009

История про один дом в городе К

А жила она чёрте где — совсем на другом конце города. Хищно наклонясь ко мне, спрашивала: "Ну что, будем коммуницировать?" Муж её спал на втором этаже, а мы сидели на третьем. Она клала руку мне на плечо, а я ей — на колено.

Впрочем, я научил её другому хорошему слову — "социализироваться", что значило тоже самое. В этом слове был отзвук первых декретов советской власти, тех, что можно назвать антифеминистскими, в этом слове был слабый плеск стакана воды и непереводимость.

Я не говорил на этом языке, а она говорила на разных, хотя в английском расставляя слова по немецкой привычке, загоняя глагол, будто в наказание за что-то, в конец фразы. Всё было хорошо, только вот лестница больно скрипуча.

Сначала я жалел её мужа, а потом перестал. Да, она была туповатой, взбалмошной, обманывала его, но он, однако, любил её. Любил странной любовью, такой, какой любят собаку или найденного в саду крота. Странная это была семья — муж "с сотовым телефоном вместо члена", как ядовито говорила она, и она сама — большая тридцатилетняя пизда.

Но семья была хоть и странная, но очень крепкая, а я был будто брошенный в этот пруд камень. Я булькнул, пустил круги и меня тут же забыли все.

Извините, если кого обидел.

10 мая 2009

История про высоту прыжков

Среди прочих странных русских книг, что я читал в своей келье посередине чужого города К., была и довольно странная, непонятно как попавшая туда книга 1953 года издания некоей Устиновой "Основные элементы русской пляски для девочек и мальчиков". В предисловии обрамлённый траурной рамкой В. П. Ирвинг замечал: "Типическими чертами русской пляски является так же широта движений, плавность, отсутствие высоких прыжков. По наблюдениям Горького, Тургенева и других писателей, — высоко подпрыгивают лишь плохие