Живой Журнал. Публикации 2009 - Владимир Сергеевич Березин

он по ведомству педагогики, истории диссидентского движения, ОБЭРИУтов, литературной этике и ещё много чего другого.

Но главное, что он оказался собственником имущественного права на некоторых ОБЭРИУтов — злые языки говорили даже, что на всех. Рассказывали, что для одного судебного заседания он вывел стоимость усреднённой строчки Хармса, и каждый раз рассчитывая свою упущенную выгоду и ущерб уже по науке, вчинял иски. В любом случае, кроме сутяжничества у его был и другой сектор жизни. Одна часть людей вспоминает Владимира Глоцера как литературоведа и архивиста, другая как регулятора авторских прав на некоторых их обреутов, хотя, конечно, Введенский — только часть дел Глоцера. Однако ж и там дело тёмное. Я лично не видел ни договоров, ни условий им поставленных, не был свидетелем переговоров и не могу судить ни о чём с уверенностью — иначе я окажусь чем-то вроде тех безумцев, что с выпученными глазами кричат "Распни!".

У меня были свои резоны подтрунивать над покойником, кои из уважения к смерти я не пересказываю. Однако ж есть такое правило — хвалить легко, а вот, чтобы ругать — нужно во всём увериться. Глоцер всего один раз ругал меня лично (и, по-моему, довольно неловко и глуповато), но я на него лично не в обиде. (И ради этого затеян весь этот рассказ). Однако ж, зная как коварна жизнь, я боюсь петь в общем хоре. Я наблюдаю множество людей с непонятным мне апломбом утверждающих что-то, но как начнёшь их расспрашивать, так окажется, что они это слышали от других уважаемых людей, а те вовсе не сами видели, а тоже слышали от третьих уважаемых людей. Вполне возможно, что когда успокоится эта суматоха, Глоцер окажется каким-то упырём (да и я сам, честно говоря, не ангел), но мне противна стадная логика мышления. Нетушки, мы из таких пузырьков не пьём, и в общем хоре не поём.

Мысль, которой я доверяю, впрочем, была высказана: "Разгадка в том, что как истинно интеллигентный человек советской формации он сочетал чудовищную скаредность с единовременной широтой души — при этом специалистом он был действительно высочайшего класса. Такой тип мог существовать в двух средах: в тени Союза советских писателей застойного времени и(или) в американском университетском кампусе. К кампусу не привела судьба, советское время кончилось, как кончились и друзья, поэтому он, как рак, прихватил клешней что лежало поблизости и крепко держал".

Итак, среди прочих слухов был смешной и страшный Слух про То, как Я Избил Глоцера Страшными Костылями, и тут уж мне самому надо оправдаться.

Дело происходило в Музее Маяковского, где шёл вечер книжного обозрения при "Независимой газете" "Ex libris", где я тогда работал. В "Ex libris"'е я занимался всем тем, от чего отказывались другие сотрудники — словарями, детективами, фантастикой, разведкой и контрразведкой, военными мемуарами и всем остальным. Пока мои подельники эстетически отставив пальчик, рассуждали о Мураками и Пригове, я писал даже о детской литературе.

И вот, пока на вечере в Музее Маяковского лился елей, обо мне никто не вспоминал, но вдруг встал большой, похожий на голубя-дутыша Глоцер. Раскачиваясь на носках, он начал громить мой стиль письма. Он кричал: как можно назвать капитана Врунгеля гениальным произведением? А вы не только назвали, но и написали об этом в газете? В газете, да! И что это у вас за рассказ о маленьком кроте с, как вы говорите, с человеческим, как чешский социализм, лицом?! Гадость какая!

Я действительно любил бессмертного Врунгеля, и написал эссе про маленького крота из Варшавского договора, которого многие люди возраста выше среднего помнили по мультфильмам — и вот теперь слушал Глоцера, раскачиваясь на своих блестящих костылях. Вокруг случилось всеобщее замешательство, а потом пенными шампанскими пузырями вскипело веселье.

После своего демарша Глоцер почему-то убежал в боковую дверцу, куда потом (не зная этого) удалился я. Мне было тяжеловато стоять на сцене — тогда я несколько лет действительно передвигался с помощью костылей.

Никакого Глоцера в этой комнатке уже не было, но именно костылём я задел какую-то странную сценическую конструкцию. Она с диким грохотом рухнула, и потом ещё долго, с каким-то непристойным уханием и лязгом от неё отрывались надломленные при ударе детали.

Через час, в гардеробе, я услышал:

— Позырь!.. Нет, резко не оборачивайся… Да нет, вот — этот! Он полчаса Глоцера костылями пиздил!..

Извините, если кого обидел.

25 апреля 2009

История про кино

Старики рассказывали мне о своих ощущениях, когда в конце сороковых — начале пятидесятых годов в советском прокате появились итальянские фильмы. Это был знаменитый неореализм, а здесь в кино привольно раскинулись по колхозным прилавкам бутафорские груши. Старики, которые вовсе были не искушены в кинематографе, говорили о своём удивлении похожестью чужой жизни.

Быт нищих итальянцев послевоенного времени был чем-то похож на быт наших голодных городов, одежда — та же, те же мелкие желания.

В Италии, кстати, чуть не построили социализм, а новые дома для итальянских рабочих, что я видел в кино пятидесятых, были чем-то похожи на дома, что в двадцатые строили для рабочих советских.

Извините, если кого обидел.

27 апреля 2009

История про рекомендации

Язык и стиль инструкций — моя любовь. В одном наставлении я как-то прочитал: "В период обкуривания не делайте сильных затяжек, а курите, легко попыхивая".

Извините, если кого обидел.

27 апреля 2009

История про содержанку

Чем хорош (и ужасен) современный мир, так это тем, что все мало-мальски полезные высказывания уже записаны и легко обнаруживаются Яндексом. Обнаружил в каком-то файле закавыченную цитату, со словами "К середине беседы я поняла, что читательница напоминает члена союза обиженных вкладчиков. Она очень много вкладывала в дочь, а та решительным образом заморозила проценты…". "Так, — начал думать я, кажется, это не я написал. Уже хорошо. И вот обнаружил, что это текст Пищиковой "Содержанка".

Извините, если кого обидел.

27 апреля 2009

История про Эрфе

Куда-то пропало увлечение Фаулзом (такие увлечения всё время пропадают, хоть они и не сезонные, а растянуты лет на пять. Пять лет подряд все обсуждают параноидальное ощущение управляемости, что испытывает Николас Эрфе. Пять лет подряд все цитируют Фаулза или, скажем, Павича, а потом всё валится в тартарары, и модные люди только хлопают глазами, когда слышат только что гремевшее имя). Так вот, в