Земля мечты. Последний сребреник - Джеймс Блэйлок

замер на темной лестнице, прислушался еще раз. Сердце его колотилось. Никаких звуков движения он не услышал. Храп, ничем не потревоженный, так и продолжал доноситься сверху, и в неподвижном, закупоренном воздухе лестничной клетки висел лишь намек на кошачий запах. Это каким-то образом утешало и больше не имело власти вызывать у него отвращение или бешенство.

Впрочем, мысль о доме, битком набитом котами, по-прежнему не вызывала у него энтузиазма. Его решимость разобраться с котами немного ослабла, но у него еще оставались счеты, которые он должен был свести. Он должен быть хозяином в собственном доме. По одной проблеме за раз, подумал он, вот как нужно делать дела. Сначала Пенниман, потом уж коты. Он не совершит ошибку, взваливая на себя непосильные задачи. Он прошел на цыпочках мимо кота, нагнулся, чтобы погладить его, опять испытал чувство вины за то, что тайно замышлял против них гадости. Он остановился у двери Пеннимана, прислушался в последний раз. Потом взял себя в руки и, медленно открыв дверь, шагнул в темноту комнаты.

Здесь стоял запах книг, розовой и туалетной воды. Восьмиугольное вращающееся зеркало стояло на бюро, отражая лунный свет, проникавший в комнату. На бюро в идеальном порядке лежали всевозможные туалетные принадлежности: расчески из черепахового панциря, кисточки, ножницы для подравнивания усов, пузырьки с тоником для волос и лосьоном для кожи, пилочка для ногтей и еще одно зеркало – явно для того, чтобы восхищаться собственным затылком. Набор верительных грамот выглядел впечатляюще, но больше Пенниману нечем было похвастаться. Растрепать ему волосы, и он превратится в печальное пугало.

Эндрю вдруг пришло в голову, что хорошо было бы выбросить всю эту дрянь в окно и увидеть, как предметы гордости Пеннимана разбиваются о камень тротуара внизу. Гордыня – путь к надменности. Так оно и есть на самом деле. Наверняка о Пеннимане можно было сказать одно: надменность переполняла его. И Эндрю – что? – презирал это качество. Он снова улыбнулся. Вот что постоянно сбивало его с толку – он гордился своей скромностью. Вот он – главный аргумент. Его не обойдешь.

Он поймал себя на том, что разглядывает расческу, при этом неторопливо размышляя над вопросами философскими. Он потряс головой, чтобы снова прочистить ее. На это все не было времени. Кочерга в любой момент может с лязгом упасть на пол, и тогда миссия Эндрю закончится плохо. А если вдруг Роза проснется, выйдет в коридор и обнаружит, что он тут шурует в комнате Пеннимана? Что, если она спустится на цокольный этаж раньше него и найдет кочергу на полу? Кто тогда окажется в дураках? Он или Пенниман? Он заранее знал ответ. А еще он знал, что Роза не из тех, кто будет тихонько лежать в кровати и трястись от страха, заслышав посторонние шумы. Она наверняка наденет халат и выйдет посмотреть, что происходит. Он вдруг задался вопросом: а что он вообще здесь делает, что ему нужно в комнате Пеннимана?

В основе всего тут лежало дело с рыбным тоником. Если хорошенько подумать, то это и был другой запах, смешавшийся с запахами тоника для волос, туалетной воды и старого дома в целом. И было еще что-то – слабый запах чего-то приятного и химического. Чего? Возможно, одеколона. Женского.

Его глаза привыкли к темноте, но слабого лунного света было маловато, чтобы он смог провернуть задуманное. Он вытащил из кармана фонарик-авторучку, включил его, посветил в одну сторону, в другую. В комнате наблюдалось изобилие ящиков – пять ящиков в бюро, два в столе, шесть во встроенном шкафчике под кроватью. Ему бы хотелось просмотреть содержимое всех, но это было бы глупо. Что, если Роза проснется и спустится на этот этаж из одного только доброго чувства к нему – чтобы разбудить его на диване и убедить лечь в постель? Ему нужно поторапливаться.

Вот оно – словно оставленное специально для него. На маленьком столике красного дерева у изголовья кровати в алькове стояла наполовину заполненная бутылочка, открытая, рядом с ней стояла стеклянная пиала. Странно, что Пенниман оставил бутылочку открытой, но еще более странно, что он вообще оставил ее вот так, правда, возможно, его чрезмерные заблуждения и уверенность в себе не позволяли ему даже представить, что кто-то будет так вот орудовать в его комнате. Эндрю достал из кармана пиджака серебряную фляжечку, открутил крышку, наклонил над горлышком бутылку с рыбьим эликсиром и перелил к себе с четверть дюйма, не больше половины унции – достаточно, чтобы в лаборатории определили составляющие.

Он поставил бутылку, закрутил на ней крышку. Его разрывало между желанием проверить содержимое ящиков и убраться поскорей отсюда к чертовой матери. Что он может здесь найти? Да что угодно – таким был ответ. Шансы на то, что он найдет у Пеннимана что-то, свидетельствующее о его преступной деятельности, были невелики – вряд ли в его комнате можно было найти что-нибудь разоблачительное – письмо, фотографию, рецепт приготовления яда из рыбы-собаки. Впрочем, искушение поискать было сильно, но страх – еще сильнее. Он вернется сюда, когда будет безопаснее и у него будет больше времени. Он возьмет с собой Пиккетта и сделает все в лучшем виде: один из них будет перебирать вещички Пеннимана, а другой – сторожить.

Он еще раз пробежал лучом фонарика по комнате, но тоненького луча явно не хватало, чтобы обнаружить что-то важное. Самую малость правдивой информации – а большего он и не просил. Эликсир – это хорошо и по делу, но что он может раскрыть? Что его изготовили из карпа? Он и без того уже знал это или, по меньшей мере, подозревал.

Он занялся занавеской, закрывавшей кровать, ухватил ее немного ниже деревянных колец и резко сдвинул в сторону.

В кровати он увидел спящую миссис Гаммидж.

Эндрю вскрикнул хриплым беззвучным криком, словно во сне. Он частично засунул кулак себе в рот и отпрянул к столу, парализованный страхом, от которого встрепенулось его сердце. Его рука разжалась, и фонарик-авторучка упал на пол, моргнул при ударе и погас, а Эндрю опустился на четвереньки и пополз за ним. Фонарик закатился под стул, и Эндрю пошарил рукой под стулом, оглянулся через плечо, будучи уверен, что миссис Гаммидж мертва. Ему было страшно поворачиваться к ней спиной.

Он развернулся и встал, забыв про фонарик, двинулся к двери широкими беззвучными шагами, дыша через сжатые зубы. Он помедлил мгновение. Если она мертва, то он должен действовать… Он заставил себя приглядеться к ней – она лежала в тени алькова, бездвижная и