Экскременты космических лосей - Крюк

и качкоид не был бы в восторге от его открытия. «Ты брат, не балуй», – сказал бы он, нахмурившись. – Мы за чистоту боремся. Забыл?»

Гардиальд, пожалуй, был единственными из всей партизанской верхушки, кто мог спокойно и непредвзято выслушать рассказ Гоблиновича о «Бабском пореве» и жиже. Иннокентий долго ждал того момента, когда Гардиальд прилетит на Лизу-Мейтнер.

– Послушай, – обратился к нему Гоблинович во время одной из операций, – сейчас, наверное, время неподходящее… Но я поговорить с тобой хотел.

– Нам нужно уходить, – сказал Гардиальд. – Что-то серьёзное?

– В общем, нет…

– Я, возможно, скоро прилечу сюда по делам.

«Скоро» порядком затянулось. За это время Бабельянц и Гоблинович накопили немало жижи. Однажды подпольщики известили их о том, что на планету прилетит кто-то из верхушки. В условленное время Гоблинович встретил капсулу, откуда вышел Гардиальд. Он отправился в одну из комнат и спал там несколько часов, а потом взял телекоптер, на котором летали елдыринцы, и умчался в сторону агропромышленного комплекса.

– Какое легкомыслие! – возмутился Бабельянц. – Здесь миллионы пропадают, а ему хоть бы хны!

Не дождавшись Гардиальда, старик ушёл спать. Гардиальд, угрюмый и раздражённый, вернулся лишь к концу лизамейтнерской ночи.

– Мне нужно убраться до рассвета, – сказал он Иннокентию во время короткой трапезы. – О чём ты хотел поговорить?

Гоблинович рассказал ему всё: о том, как дед выпросил у него бульварное чтиво; о материализаторе; о жиже и растениях. Гардиальд внимательно выслушал.

– Не знаю, что с этим делать, – заключил Иннокентий. – Оно, вроде бы, полезно… И всё же как-то идеологически неправильно…

– Хорошо, – сказал Гардиальд, вытирая рот салфеткой. – Я подумаю.

– Ты ведь не скажешь Хельмимире?

– Не скажу.

Он поднялся на крышу, сел в свой аппарат и был таков. Несколько дней после этого Гоблинович ожидал расправы. Когда, наконец, стало ясно, что никакой расправы не последует, Иннокентий успокоился, и жизнь потекла своим чередом.

Однажды Гардиальд явился снова. Елдыринцы думали, он прилетел по каким-нибудь таинственным делам, однако они ошиблись.

– Ну, – сказал он с ходу, – показывайте ваше открытие!

Друзья проводили его в мансарду.

– Давайте, буду испытуемым, – предложил Гардиальд.

Иннокентий зачитал ему отрывок из «Бабского порева». Получилась первоклассная жижа. Все трое вышли во двор, и Гоблинович демонстративно вылил её на сухую почву.

– Нужны примерно сутки по местному времени, – объяснил он.

Схема не подвела. Через сутки на том месте, куда вылили жижу, стали пробиваться робкие ростки.

– Впечатляет, – усмехнулся Гардиальд.

– Ага, – подтвердил Гоблинович. – Мы ещё в оранжерее пробовали…

– Давайте продавать жижу! – воскликнул Бабельянц. – Мы разбогатеем!

Ещё несколько месяцев прошли в мучительном ожидании. «Интересно, что они решат? – думал Гоблинович. – Неужели мне всё-таки влетит от Хельмимиры?» В следующий раз Гардиальд явился днём.

– Собирайтесь, – сказал он елдыринцам. – Полетим в администрацию зоны.

Дед принарядился. По дороге Гардиальд рассказал, что везёт Бабельянца и Гоблиновича подавать на документы. Старика можно выдать за богатого елдыринского эмигранта, который хочет открыть бизнес в Мундиморе.

– Когда получите вид на жительство, – говорил Гардиальд, – оформим контору. Можно будет арендовать у государства пустой цех в промзоне…. Посмотрим, что получится из этого вашего открытия.

– Наконец-то! – ликовал Бабельянц.

Аппарат припарковался на крыше администрации. Там их уже ждал какой-то мундимориец. Он повёл елдыринцев в здание и долго водил по кабинетам, где им раз за разом приходилось подписывать какие-то документы и проходить иридосканирование. Спустя несколько дней из администрации пришёл ответ. Вид на жительство им не дали, зато выдали миграционные карты длительного пребывания. Этого было достаточно для того, чтобы владеть недвижимостью и открывать производство на территории Мундиморы.

«Корпорация Копрорация» – это, пожалуй, было всего лишь громкое название. На самом деле вся «контора» представляла собой лишь станцию компостирования. Партизаны закупили четыре танкера для созревания компоста. С соседним агропромышленным комплексом заключили договор о поставке сырья. Всеми делами занимались Гардиальд и Гоблинович, а Бабельянца поставили «боссом» – для всяких там проверяющих инстанций.

Так была основана успешная компания, которая занималась производством удобрений. Разумеется, их секрет был в том, что Гардиальд и Гоблинович добавляли туда «жижу» из материализатора. Когда компост созревал, его продавали мелким оптовикам. Со временем у «Копрорации» появились свои фасовочные цеха, и партизаны стали продавать компост розничным покупателям напрямую.

Прибыль от продажи поступала на отдельный счёт, которым распоряжалась партизанская верхушка. «Эти деньги идут на борьбу с отупляющим искусством», – говорила Хельмимира. И всё же иногда Бабельянцу доставались дорогие сигареты, шубы и коньяки.

После участия в перевороте и переезда на Джоселин Гоблинович совсем перестал заниматься делами «Копрорации», однако Гардиальд продолжал периодически наведываться на Лизу-Мейтнер. Оба понимали: если Хельмимира узнает про жижу, то им придёт конец.

Глава 29: Дохлая крыса на стене

– Готов?

Гоблинович кивнул. Он знал: сейчас будет очень плохо. Ложась в материализатор, он чувствовал невольный страх, как перед любой болезненной процедурой. «Отвык я от этого», – подумал елдыринец. С тех пор, как он стал цензором, ему разрешили не сдавать чистый энтузиазм. Зато работать приходилось целыми днями – так, что не всегда хватало времени на пьесу.

Гардиальд опустил рычаг и принялся вслух читать произведение. Гоблинович испытал привычную боль в голове – до тех пор, пока совсем невозможно стало думать. Когда же всё закончилось, он ещё долго приходил в себя. Гардиальд в это время возился с ёмкостью.

– Ну что? – спросил Иннокентий, немного оклемавшись.

– Чистейший, – констатировал Гардиальд.

Гоблинович приподнялся и сел.

– Выходит, годное произведение? – спросил он.

– Возможно, годное, – сказал Гардиальд. – Или посредственность.

– Или посредственность, – повторил Гоблинович.

Иннокентий надел халат, и оба экспериментатора отправились в гостиную. Стоял поздний вечер. Старик, должно быть, давно спал. Гоблинович включил вытяжку, достал сигареты и пригласил Гардиальда присесть в огромное кресло, а сам занял софу напротив. Между ними находился небольшой стол, по-старомодному укрытый скатертью.

– Ну вот, – сказал Гоблинович, закуривая. – Только зря в материализатор лез… Теперь точно пару дней работать не смогу. Понятия не имею, что делать с этим романом!

Гардиальд задумчиво выпустил дым.

– Всё это как-то неправильно, – внезапно проговорил он.

– Что именно? – удивился Иннокентий.

– То, что мы делаем. Иногда мне кажется, что наша борьба с отупляющим искусством вырождается во что-то ещё более отупляющее.

Гоблинович уставился на него с испуганным недоумением – так, как верующие смотрят на богохульников.

– Знаешь, – продолжал Гардиальд, – когда я только-только начинал партизанить, то совсем не так представлял себе победу…

Гоблинович смотрел на него молча. В глубине души он чувствовал то же самое – и боялся признаться в этом даже себе. Исаак и Хельмимира спасли его от пьянства; потом он вступил в отряд – и его жалкая жизнь обрела, наконец, радость и смысл… Разумеется,