Кони - Сергей Александрович Высоцкий

меня явилось назначение мне пенсии, о чем Вы знаете, конечно, из газет. Я никогда не возбуждал вопроса об этом, но сама Академия, ввиду того, что исполнилось 30 л[ет] со времени выбора меня в ее почетные члены и 26 л[ет] с того времени, как я был избран почет[ным] академиком Разряда изящной словесности, признала необходимым по собственной инициативе ходатайствовать об этом. Конечно, это мне даст некоторый отдых и возможность писать свои мемуары, читая лишь в крайних случаях лекции, но все-таки это меня смущает: сколько достойных лиц, не менее меня послуживших родине, не получают пенсии. Как было бы правильно назначить ее Вам…»

После смерти Кони пенсия была назначена и Елене Васильевне Пономаревой, так много сделавшей для Анатолия Федоровича. Тот же Ольденбург писал: «Связь, соединявшая их в течение многих лет, была сильнее и глубже всякого рода формальных, супружеских и родственных отношений. Это была та тесная связь, которая создается между людьми лишь в области общих идейных интересов, причем Е. В. Пономарева была не только другом, но и постоянным ближайшим помощником А. Ф. Кони…»

СМЕРТЬ

1

Ранней весной 1927 года Кони читал лекцию в холодном, давно не топленном зале Дома ученых и промерз так, что с трудом смог закончить чтение. Воспаление легких. Казалось, что жизнь в этом слабом, немощном теле может угаснуть со дня на день. Но он боролся. Иногда даже чувствовал себя настолько хорошо, что наперекор домочадцам шел в кабинет. Поработать. Но через несколько минут, присмиревший, покорно возвращался в спальню.

В конце июля Елена Васильевна вывезла Кони в Детское Село. Врачи советовали — чем раньше, тем лучше. Царскосельский воздух будет для него целительным. Но жизненные силы Анатолия Федоровича таяли.

Пономарева старалась поднять его на ноги, раздобывала самые лучшие продукты: 19 июля она писала Е. А. Садовой на Сиверскую, где та жила на даче: «А. Ф. кушал вчера лапшу на крепком бульоне, зеленые бобы на второе и землянику…»

Уже из Детского Села сообщает она о том, что «t° у нас нормальная, но слабость страшная, а пульс 88. Ночевала сестра Широкова…»

«…Он опять вел беседу о Толстом и Т[ургеневе] и собирается о Н[екрасове], хотя я и умоляю не утомляться. Ах, но какая красота в парке!»

Часами он молча лежал перед окном. Следил, как растут и разрушаются в июльском небе мощные кучевые облака. Прислушивался к негромким и неторопливым звукам пригородной жизни: к легкому перестуку колес извозчичьей пролетки, к цокоту копыт, к тарахтению редкого авто. Обрывки разговоров долетали до него, но он не вслушивался, не хотел вникать в них. В теплые солнечные дни ему было хорошо лежать одному и слушать жизнь. Одному, но не одинокому…

Иногда у него подолгу сидел художник Стреблов, уже нарисовавший несколько портретов Кони. Теперь он делал зарисовки для нового портрета.

Анатолий Федорович сначала сердился — зачем рисовать немощного старца, потом махнул рукой.

Он уже подвел итоги. Еще несколько лет назад с особой педантичностью разобрал свой архив, рассортировал бумаги и письма по папкам и пакетам, надписал их: «Воспоминания объективные», «Далекие годы», «Дорогие покойники», «Умершие в жизни»… В архиве, помеченном цифрой 8, пакеты значились под названиями: «Особые люди», «Отголоски далекого прошлого», «Письма хороших женщин». В третьем архиве — Меньшиков, Мережковский, Цертелев, «Нахалы и проходимцы», «Патенты на неблагодарность», «Подлецы». И здесь же пакет с надписями: «Литературная и ученая сволочь», «Литературная тля».

Какой поразительный жизненный материал для пытливого ума. Тени прошлого обретают в нем плоть и кровь, словно в кадрах замедленной съемки трех царствований. Не обошлось и без огня — он не захотел, чтобы люди увидели его таким, каким он видел себя сам, и сжег дневник и некоторые письма. Наверное, вспомнил завещание своего старшего друга Гончарова, запретившего печатать личную переписку. Не выполнили волю Ивана Александровича, долго крепились, а потом напечатали.

Свое завещание Кони написал еще 12 сентября 1916 года. Распорядился из средств, полученных за чтение лекций и издание литературных трудов, часть передать Благотворительному обществу судейского ведомства. Образовать из них «Фонд имени Анатолия Федоровича Кони» для пособий нуждающимся судейским работникам. Десять тысяч велел перевести обществу вспомоществования калекам, обучающимся мастерству и ремеслам, двадцать четыре тысячи билетами внутренних займов — в городской приют для беспризорных имени Ф. П. Гааза. Часть средств просил употребить на учреждение двенадцати стипендий: в память Надежды Федоровны Ковалевской (незабвенной Наденьки Морошкиной), Александры Николаевны Плетневой, своих университетских профессоров Б. Н. Чичерина и Н. И. Крылова, протоиерея Амфитеатрова, Сергея Морошкина, Федора Алексеевича и Ирины Семеновны Кони… Не забыл он и своего племянника Борю Кони и сестру Людмилу Федоровну Кони (Грамматчикову).

Юридическому обществу он завещал деньги для премии за лучшие работы по истории осуществления и дальнейшей судьбы Судебной реформы. Женский пединститут, детский приют за Невской заставой, убежище для смолянок, училище св. Анны, где он учился, комиссия для нуждающихся литераторов и ученых публицистов, Петроградский, Московский и Харьковский университеты не забыты в этом подробном завещании. Авторское право он завещал сестре Людмиле и дочери генерал-лейтенанта Надежде Павловне Лансере. Ей же и движимое имущество. А все остальные суммы — дочери потомственного гражданина Елене Васильевне Пономаревой, сестре своего университетского друга, верной спутнице последних его лет.

Две подписи стоят под этим завещанием — тайного советника Владимира Яковлевича Фукса и действительного статского советника Евгения Эпафридитовича Картавцева.

Незадолго до кончины Кони написал записку «на случай смерти», попросив в ней немедленно дать знать о случившемся в Пушкинский дом и Академию наук Борису Львовичу Модзалевскому и Борису Николаевичу Моласу…

«Похоронить меня наискромнейшим образом (одна лошадь, простой деревянный гроб) на Александро-Невском кладбище… Объявить о кончине в Вечерней Красной газете, отслужить надо мною одну вечернюю панихиду. В день и время выноса не оставлять квартиру пустою…»

Известие о его продолжительной болезни беспокоило друзей, товарищей по академии. Люди буквально «не спускали глаз» с маленькой комнаты в Детском Селе, где в доме № 24 по Б. Магазинной улице он боролся со своей болезнью.

Группа ученых писала в Президиум Академии наук: «По имеющимся сведениям, в состоянии здоровья академика А. Ф. Кони за последние дни отмечено значительное ухудшение.

Вместе с тем материальное положение А. Ф. Кони, в результате 6-месячной его болезни, таково, что исключает возможность надлежащего медицинского ухода и лечения.

Считая