Гренландский меридиан - Виктор Ильич Боярский

Погода в течение дня: температура минус 5 – минус 7 градусов, ветер юго-восточный 1–2 метра в секунду, облачно с прояснениями, видимость хорошая.

Не только по карте и тающим на глазах запасам продовольствия, но и по тону и содержанию моих дневниковых записей чувствовалось, что экспедиция близилась к завершению. Если еще буквально неделю назад мои записи в дневнике начинались с описания утреннего подъема, снежно-водных процедур и разнообразия видов овсянки в однообразном меню завтрака, то сейчас все это осталось за рамками моих интересов – акценты сместились в сторону чисто прагматичного подхода в оценке каждого ходового дня. Прежде всего я отмечал, сколько миль мы прошли до перерыва, сколько времени было потеряно на ожидание отстающих, каков был итог дня по показаниям джефовского мерного колеса, а главное – сколько миль осталось еще до долгожданного финиша. Все чаще и чаще на страницах дневника появлялись совершенно чуждые прежде моему лексикону слова, такие как Нью-Йорк, пресс-конференция, телевидение, спонсоры, то есть все то, что, по словам предводителя, ожидало нас за тонким швом линии горизонта, соединявшим голубые шелка июньского неба с домотканым белым полотном ледника. Казалось, стоит нам, приблизившись к этой линии, приподнять занавес неба и мы увидим, точь-в-точь как за старым холстом в каморке папы Карло, некую потайную дверь, ведущую в сказочную страну, где люди ходят без лыж, растут деревья, таинственно и маняще улыбаются роскошные женщины, одним словом, туда, где есть все, чего вот уже два месяца мы были лишены.

Последние два дня нам сопутствовала удача: поверхность ледника была практически идеальной для скольжения, ветер, если и был, то попутный, а потому мы сумели пройти более 70 миль.

Сегодняшний день был под стать предыдущим. Мы с Джефом вновь контролировали скорость передвижения всего нашего каравана, и вновь собаки Уилла умудрялись отставать на полчаса за полуторачасовой переход. Предводитель уже полностью смирился с ситуацией, понимая, что в оставшиеся до финиша считанные дни ее уже никак не исправить. Собаки Кейзо периодически проявляли признаки жизни, и вот как раз одно из таких проявлений их жизни едва не стоило мне моей…

После перерыва поверхность пошла под уклон, и мы шли в хорошем темпе. Под словом «мы» я подразумевал, конечно, прежде всего себя и упряжку Джефа. Обернувшись по обыкновению, чтобы оценить расстановку сил на дистанции, я увидел, что собаки Кейзо буквально наступают на пятки Джефу. Джеф, уже в который раз применив запрещенное гренландским Комитетом по защите собачьих прав улюлюканье, резко взвинтил темп. Мне в свою очередь пришлось поднажать. Казалось, я выжимал из своих лыж все то, на что они были способны: они буквально летели по острым гребням застругов, и я едва поспевал за ними. Сначала все шло хорошо: мне удавалось сохранять высокий темп движения и держать упряжку Джефа на необходимом расстоянии. Затем случилось то, что неминуемо должно было случиться. Один из очередных гребней застругов оказался чуть выше тех, к которым привыкли остро отточенные и загнутые по последней моде носки моих лыж. В результате я полетел, причем полет мой был недолгим. Не успев израсходовать весь запас горючего, я совершил вынужденную, к счастью, относительно безболезненную, посадку на задницу и по инерции завалился на спину. То, что я увидел над собой, настолько поразило меня своей воистину небесной красотой, что я остался лежать на спине, подобно князю Болконскому, глядя в небо широко открытыми глазами. На некоторое время я даже забыл, где я нахожусь, – вокруг меня и надо мной было только синее небо с легкими белыми царапинами облаков. Чтобы дать ногам немного отдохнуть, я даже задрал их кверху, скрестив при этом лыжи. Из состояния мечтательного созерцания меня вывел топот приближающейся упряжки, и вот тут-то я и совершил непростительную, прежде всего для себя самого, ошибку. То, что я продолжал лежать на спине, в данной ситуации было равносильно тому, как если бы я лежал на рельсах, слыша шум приближающегося поезда и не делал при этом даже слабых попыток уступить ему дорогу. На какое-то мгновение я все же подумал о том, что, наверное, лучше бы мне встать, но после изнуряющей гонки было так хорошо и покойно просто лежать, ни о чем не думая, что я решил дождаться собак, а затем продолжить прерванную падением гонку. Я был совершенно уверен, что собаки, тем более именно те, которые обучали меня искусству управления упряжкой в далеком Хоумстеде, добежав до меня, остановятся, но случилось неожиданное. Шедший в паре с Честером молодой и энергичный Хак без предупреждения вцепился мне в щеку и, найдя ее из-за бороды недостаточно съедобной, моментально перебросил челюсти в район предплечья. Уверяю вас, это было отнюдь не игривое покусывание расшалившейся собаки, а самое настоящее и неприкрытое нападение. От неожиданной острой боли я заорал, но это не произвело никакого впечатления на зубастого агрессора – он еще крепче сжал челюсти. Дело принимало серьезный оборот: я чувствовал себя абсолютно беспомощным, лежа на спине с задранными ногами, придавленный к снегу со стороны головы и плеч окружившими меня собачьими мордами, одна из которых – к счастью, только одна – пребольно сжимала в зубах, пытаясь прожевать, мое левое предплечье. А самостоятельно подняться я уже не мог. От бесславной гибели меня спас Честер. Именно он в самый ответственный момент, когда все, кроме собак, растерялись, в течение нескольких секунд сдерживал естественный порыв своих собратьев разделить трапезу с Хаком. Он остановился и встал, как черная скала, так что напиравшие сзади собаки были вынуждены огибать его и, таким образом, не получили непосредственного доступа к телу. Этих нескольких секунд Джефу хватило, чтобы, оправившись от шока, не только взять себя в руки, но и прийти мне на помощь. Джеф, страшно ругаясь и громко крича, буквально раскидал собак и оттащил от меня Хака. Я с трудом поднялся на ноги. Левая рука висела как плеть, из покусанной щеки текла кровь, оживляя белоснежную простыню ледника алыми пятнами. «Могло быть и хуже», – подумал я, постепенно приходя в себя и ощупывая правой рукой порванное предплечье. Я насчитал две группы покусов, к счастью, неглубоких, но болезненных настолько, что я с трудом мог пошевелить левой рукой. «До чего изменчива жизнь», – подумал я, увидев, как Джеф немилосердно лупил привязанного к стойкам нарт Хака. Еще минуту назад Хак был на вершине блаженства, ощущая на зубах вкус настоящей добычи – не какого-то искусственного пеммикана, а натурального мяса, – и вот уже то, что было недавно беспомощной