7. Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле - Анатоль Франс

— Именно так. Но нужно действительно хотеть, а не только думать, будто хочешь.

Сознательная воля — это иллюзия, обманывающая только невежд. Те, кто полагает, что они хотят, лишь потому, что говорят себе — «я хочу», — просто глупцы. Настоящая воля — та, которую создают тайные силы, действующие внутри нас. Эта воля бессознательна, в ней сокрыто божественное начало. Она творит мир. Мы существуем благодаря ей. Когда она ослабевает, мы перестаем существовать. Мир хочет быть. Иначе его бы не было.

Мы прошли еще несколько шагов.

— Поглядите, — добавил он, ткнув концом своей палки в ствол дуба, чья большая голова, круглая и седая, возвышалась над нами. — Если бы этот молодец не хотел вырасти, то, скажите на милость, какая сила могла бы его к этому принудить?

Я больше не слушал его.

— Итак, вы надеетесь, — сказал я, — что Маргарита…

Но врач был упрямый старичок. Он удалился, бормоча: «Победа воли — это любовь».

Я посмотрел ему вслед: он шел мелкими семенящими шажками по крутому берегу реки, на ходу отбивая рукой такт.

Я быстро возвратился в дом и прошел к маленькой Маргарите. Увидев ее, я сразу же понял, что она хочет жить. Она была еще очень бледна и худа. Но глаза ее не казались уже такими большими, а веки такими бескровными, как прежде. Губы ее, еще недавно неподвижные, застывшие в немом молчании, теперь двигались, и с них слетала оживленная речь.

— Как вы поздно! — сказала мне она. — Идите сюда. У меня есть театр и артисты. Сыграйте мне хорошую пьесу. Говорят, что «Мальчик-с-пальчик» — это очень интересно. Сыграйте мне «Мальчика-с-пальчик».

Нетрудно догадаться, что я не отказал ей. Однако с самого начала этой затеи я столкнулся с большими трудностями. Я обратил внимание Маргариты на то, что артисты у нее — сплошь принцы и принцессы, а нам нужны дровосеки, повара и еще люди всякого звания.

Подумав минутку, она произнесла:

— Скажи, ведь принц, одетый поваром, будет очень похож на повара?

— Согласен.

— Ну вот, — оказала она, — мы сделаем дровосеков и поваров из принцев; их у меня слишком много.

Так мы и поступили. Это было мудро!

Какой дивный день мы провели вместе! За ним последовало много других таких же. На моих глазах Маргарита день ото дня все больше возвращалась к жизни. Сейчас она уже совсем здорова. Я тоже сыграл свою роль в этом чуде. Я обрел в себе частицу того дара, которым в изобилии обладали апостолы, излечивавшие больных возложением рук.

Примечание издателя. Я нашел эту рукопись в вагоне Северной железной дороги. Она публикуется без всяких изменений. Я только убрал некоторые имена, пользующиеся весьма широкой известностью.

ГРАФ МОРЕН

Я был еще только взрослым школьником, когда Фонтанэ внезапно стал важной персоной благодаря своему диплому лиценциата прав, рано выросшей бороде и передовым убеждениям. Это было в 1868 году; он держал речи в собраниях молодых адвокатов и даже пописывал сатирические статьи в газетках Латинского квартала. Он приобретал известность, а его отец становился знаменитостью. Этим преимуществом мой друг пользовался с пленительной легкостью, свойственной ему во всех делах. Он бывал у меня уже не так часто, как раньше, но относился ко мне с прежней симпатией. Я был ему за это очень признателен. Однажды утром я имел удовольствие гулять с ним в Люксембургском саду. Это было весной; небо сияло; свет, проникавший сквозь листву, нежно касался глаз. В воздухе чувствовалась радость, и мне хотелось поговорить о любви. Но хотя в листве чирикали воробьи и на плече статуи сидел голубь, Фонтанэ сказал:

— Сообщаю тебе приятное известие. Господин Веле вступает на политическое поприще. Мы его наконец убедили. На предстоящих выборах в…ом избирательном округе Сены-и-Марны он выставит свою кандидатуру как независимый. На время выборов ему нужен личный секретарь. Я решил, что эта должность тебе подойдет.

— Не знаю, — ответил я, — гожусь ли я на это.

— О, — сказал Фонтанэ с той живостью и непринужденностью, которые придавали ему такое обаяние, — о, если бы для этой должности требовались решительность, инициатива, энергия, я бы не подумал о тебе. Я тебя хорошо знаю, ты в сущности не глуп; но у тебя нет порыва, нет непосредственности.

— Да, у меня этого нет.

Он прибавил:

— Тебе не хватает находчивости.

Я ответил:

— Правда! Мне ее не хватает.

Он прибавил:

— Ты несколько тяжеловесен, ты соня. Но о тебе нельзя судить по внешности, как обычно судят о людях. Не бойся. У господина Веле работать надо только по указке, и от тебя потребуется лишь немного прилежания.

Несмотря на его усилия убедить меня, я еще колебался; тогда он сказал:

— Положись на меня! Поработаешь три месяца с господином Веле; это тебя расшевелит.

Я никогда не испытывал ни малейшего желания расшевелиться, но полагаться на других мне всегда нравилось. Я положился на Фонтанэ. Было решено, что вечером я пойду в театр Французской Комедии, в ложу г-жи Фонтанэ-матери, и встречусь там с этой почтенной дамой и с г-ном Фонтанэ-отцом, старшиной сословия адвокатов, а он представит меня самому г-ну Веле.

— Значит, — спросил я у Фонтанэ, желая узнать о том, что интересовало меня больше всего, — господин Веле действительно выдающийся человек?

— Да, Веле — это сила, — уверенно ответил Фонтанэ.

— Охотно верю; я слышал это от многих. Но в чем именно его сила?

Фонтанэ пожал плечами и объявил, что я задаю нелепые вопросы. Я поверил ему без труда. Я всегда доверяю людям, которые считают, что я не прав.

Все-таки Фонтанэ соблаговолил прибавить, что г-н Веле отдал свою молодость делу освобождения народов.

Он служил добровольцем в Старом и Новом свете. Он сражался в Перу под начальством генерала Песета[467] против испанцев; в Питтсбурге и при осаде Коринфа пол начальством генерала Шермана[468] — против сторонников рабовладения; в Либерии под начальством Стефена Аллена Бенсона — против чернокожих с Мыса Пальм; в Варшаве под начальством Лянгевича[469] — рядом с мадемуазель Пустовойтовой; на Кавказе под начальством Шамиля — против русских и, наконец, на борту невольничьего судна — один против всех.

— Что может быть прекрасней! — воскликнул я.

— Только Слово, — ответил Фонтанэ.

Вечером я, конечно, отправился в театр Французской Комедии. Я встретился там с г-ном Фонтанэ-отцом, и в антракте, перед статуей Вольтера, он представил меня г-ну Веле. Г-н Веле был окружен друзьями. Услышав мою фамилию, он мне кивнул. Он обошелся со мной благосклонно, но меня подавило его величие. Я так смутился, что спрятался за спиной его собеседников и стал его рассматривать. Он был похож на могучий поток, и я решил, что ему больше полувека. Он был довольно большого роста и высоко держал голову. Эта голова свидетельствовала о дарованиях и добродетелях, и нельзя было сразу решить, что именно преобладало. Его череп поражал не величиной; напротив, он был довольно маленький и узкий, но такой голый, такой желтый и гладкий, что, глядя на него, я представлял себе войны, открытия, далекие странствия, в которых он так щедро расточал свои силы. Этот череп отражал свет так ярко, что весь сиял, и нельзя уж было понять, озаряют ли его газовые рожки или солнца путешествий и сражений оставили на нем отблеск славы. Морщины, избороздившие лоб, не такие красивые, как хотелось бы, терялись в этом сиянии. Глаза были маленькие и серые, но зато необыкновенное величие придавал всему лицу нос. Своей невероятной длиной он вызывал какие-то глубокие мысли. Этот нос спускался отвесно между впалых щек до длинной седой бороды, которая украшала все лицо и ниспадала в мирном великолепии, как у сказочных царей и у миссурийских бизонов.

Как видите, у этого человека была почтенная внешность. Его большое сухощавое и крепкое тело покоилось на ногах, которые у другого человека показались бы плоскими, но они были обуты в отличные воинственные сапоги, настоящие сапоги героя.

Я услышал его голос:

— Я получаю газеты из всех стран земного шара, я читаю албанские, герцеговинские, хорватские, боснийские, трансильванские, цейлонские, аргентинские, сан-домингские, берберийские, эскимосские, махратские газеты, и когда из хроники происшествий я узнаю, что мельник из Марбурга утонул в Драве или что бедного шудру из Катманду сожрал тигр, на моих глазах выступают слезы, и я чувствую себя одновременно отцом, матерью и детьми этих несчастных.

Его прервал звонок. Я вернулся в ложу, думая: «Как он великолепен!»

На следующий день я уже был секретарем г-на Веле. Однажды, когда я выписывал адреса из справочника Боттена «Весь Париж», дорогой патрон вызвал меня к себе в кабинет. Едва я вошел, как он принялся испускать глухие стоны, причем все его лицо судорожно подергивалось. Я испугался. Он это заметил и мягко сказал: