7. Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле - Анатоль Франс

— Пустяки, просто ревматизм, я им заболел, проведя четырнадцать часов в болоте на Украине. Теперь он осложнился невралгическими болями; их причиняет пуля, которая попала мне в голову, когда я шел один через лес в Техасе. Но, прошу вас, не обращайте на это внимания.

И, правда, он, казалось, уже совсем не чувствовал боли, которая еще за минуту до этого исторгала у него страшные вопли.

— Юный друг мой, — сказал он, — скоро вы сможете быть мне полезным. Я еще не говорил с вами о вознаграждении. Справедливо и необходимо, чтобы каждый труд оплачивался. Стоит вам сказать только слово, одно только слово, и я вручу вам сумму, которую вы назначите сами. Но, если позволите дать вам совет, положитесь на меня и предоставьте это мне. Ручаюсь вам, что вы не пожалеете.

Тут мне стало до очевидности ясно, что, если только не быть врагом самому себе, самым несообразительным и ограниченным человеком, короче говоря, дубиной, я должен отказаться от всякой мысли о жаловании. В знак согласия я кивнул головой. Сейчас же я мог поздравить себя с удачей: г-н Веле ответил на мой кивок многообещающей улыбкой, которая убедила меня, что моя карьера сделана. Он медленно расстегнул сюртук, положил руку на сердце, вынул из кармана сигару и предложил ее мне. Это была обыкновенная дешевая сигара. Но недаром говорится, что все дело в том, как дать! Г-н Веле протянул мне сигару таким широким, щедрым, величественным жестом, что я понял: он присудил мне почетную сигару.

С этого дня мы обратили все наше внимание на…ий избирательный округ Сены-и-Марны. По правде сказать, мы не имели о нем ни малейшего понятия. Когда-то г-н Веле пил воду из рек всего мира, но никогда не останавливался на берегах Марны. Он поручил мне изучить потребности населения, у которого нам предстояло собирать голоса. Я справился в географических словарях и узнал, что местное население занимается промышленностью и земледелием. Из этого я заключил, что оно нуждается в дожде и солнце и хочет мира. Мой патрон не повелевал ветрами, приносящими и уносящими тучи, но он был из числа тех благословенных людей, которые вручают благодарным народам символическую оливковую ветвь. Он часто говорил о братстве народов. Он изрекал: «Возьмите флейту и заиграйте на ней в лесах: послушать вас сбегутся все звери; есть гармония, которая сближает народы: эта гармония и должна зазвучать». Я любовался этим старым храбрецом, покрытым ранами и стремящимся к всеобщему миру. В свою программу он включил отмену воинской повинности и упразднение постоянных армий. Недоверчивые люди, может быть, спросят, как же г-н Веле надеялся разоружить не только нас самих, но и наших соседей. Но я не был недоверчивым человеком, меня охватил восторг и окрылила надежда.

Пока я изучал потребности…го округа Сены-и-Марны, г-н Веле совещался с адвокатами, составлявшими нечто вроде избирательного комитета и государственного совета оппозиции. Я познакомился с дюжиной адвокатов, которые давали г-ну Веле консультации по государственному праву. Ведь нам приходилось бороться с правительственным кандидатом, сильным благодаря уже много раз возобновленному мандату и личному положению, — с графом Мореном.

Среди этих юристов я имел удовольствие встретить г-на Фонтанэ-отца; его можно было принять за римлянина: густые брови, отвислые щеки и квадратный подбородок. На ходу он дружески помахал мне кончиками пальцев, и я был польщен этим знаком внимания, тем более что вокруг него теснились коллеги и слушали его одного. Он не злоупотреблял успехом своих речей: на заседании он произносил не больше четырех-пяти фраз и одну из них посвящал сожалениям о славном прошлом театра Французской Комедии и восхвалениям пленительной г-жи Аллан.

— Вы, молодежь, ее не знали, — говорил он юным собратьям.

Они расходились, повторяя:

— Фонтанэ — артист до кончиков пальцев!

Я взглянул на его руки. У него были короткие толстые пальцы и квадратные ногти. Довольно часто его сопровождал сын. И каждый раз спрашивал меня, расшевелился ли я; это меня несколько раздражало; но у него была милая привычка называть меня «мой дружок», и я был вполне счастлив. При этом он мне сообщал:

— Ну, и выкинул же штуку ваш граф Морен! Он подарил знамя союзу садовников. Какой цинизм!

Пришлось попросить у Фонтанэ объяснений, и я возмутился только тогда, когда понял, что этот подарок является неслыханно бесчестным трюком в избирательной кампании.

Между тем наши дела шли хорошо. Группа избирателей в лестных выражениях предложила г-ну Веле выставить свою кандидатуру.

Господин Веле ответил:

— Моим живейшим желанием было жить среди книг, вдали от мирской суеты. Вы решили по-другому. Спешу ответить на призыв доблестного населения, оказавшего мне честь своим доверием. В политической жизни страны бывают роковые минуты, когда отказ был бы дезертирством. Можете на меня рассчитывать.

Борьба началась. Надо было в ней участвовать. Г-н Веле направил меня в главный город округа в качестве секретаря редакции газеты «Независимый», редактором которой был г-н Сен-Флорантен.

Входя в вагон, я мысленно воскликнул:

«О, если бы я мог быть полезным моему дорогому патрону и узнать потребности населения…го округа Сены-и-Марны!»

Подъезжая к станции, я высунулся в окно. Среди ив протекала серебристая река, исчезая вдали пленительными извилинами, но еще долго по линиям прибрежных тополей можно было угадывать ее повороты. Шпиль и две колокольни, возносившиеся над листвой, обозначали городскую площадь.

Скоро я увидел бульвары и первые дома. Приветливый городок дышал покоем. Маленький и светлый, он лежал под синим небом, где застыли легкие белые облака. Этот вид склонял к отдыху и семейным радостям. А я нес туда общественные распри.

Мне указали на редакцию «Независимого». Она помещалась у вокзала, в низком доме, увитом глициниями. Г-н Сен-Флорантен сидел в своем кабинете. Он писал, сняв пиджак и жилет. Это был великан и самый волосатый человек, какого мне приходилось встречать. Он был черный-пречерный; при каждом его движении слышался шелест спутанных жестких волос и запах дикого зверя.

При моем появлении он не бросил писать. Потея, тяжело дыша голой грудью, он закончил статью. Только тогда он спросил, что мне угодно; я ответил, что г-н Веле назначил меня секретарем редакции; г-н Сен-Флорантен вытер лоб и сказал:

— Отлично!

Я спросил, в чем будут заключаться мои обязанности.

— Да как везде, — ответил он.

Мне пришлось признаться, что я совершенно чужд журналистике. Вопреки моим опасениям, это мне не только не повредило, но вызвало в нем внезапную благосклонность. Он улыбнулся, протянул мне руку и пригласил отобедать у него дома.

Он дал мне свой адрес и прибавил:

— При входе спросите г-на Планшоне: это моя настоящая фамилия. Вне этого кабинета больше нет Сен-Флорантена, есть Планшоне!

Я пытался расспросить его о кандидатуре г-на Веле, которой я так интересовался. Но он отнесся к этому холодно.

Зато его статья не была холодной. В тот же вечер я ее прочел. Какой огонь! Темой было знамя, преподнесенное официальным кандидатом союзу садовников. С какой силой редактор восставал против развращающих подарков! Он переходил от гнева к иронии и от иронии к гневу. Он метил прямо в графа Морена. В статье граф изображался опасным, лукавым, вероломным человеком: граф занимается темными проделками, строит козни, проявляет в борьбе неукротимую энергию, честолюбие и фанатизм.

— Ну, — сказал я, складывая газету, — не мешает знать своего противника!

До обеда оставался целый час, и я пошел погулять в лесок, в двухстах метрах от города. Это были полудикие заросли белых буков, кленов, ясеней, лип и сирени — листва, поющая под ветром. Лесок оказался прелестным, я полюбил его и дал себе слово узнать каждое дерево, отыскать скромнейшие растения, стручковые кусты и разрыв-траву и взглянуть, не цветет ли под тенью самых больших деревьев соломонова печать. Я уже обошел весь лес, как вдруг увидел старика и рядом с ним на скамье шляпу, перчатки, платок и несколько склянок с лекарствами.

У него было длинное бледное лицо, узкий череп с несколькими седыми прядями, мертвенные глаза, отвислые губы. Он держал в руке скакалку и пристально смотрел на пятилетнюю девочку, которая сажала хворостинки в песчаное дно высохшего ручья. Ее платье было отделано кружевами; время от времени она поднимала на старика большие глаза, окруженные синевой. Она была бледной и худенькой. Закончив свой садик, она улыбнулась бесцветными губами. Тогда старик отвернулся и вытер со щеки слезу. Я спрятался, чтобы понаблюдать за ним, и обнаружил, что это был человек скорее больной, чем старый. Он был одет изящно, но двигался неуклюже и с трудом. Наверно, его разбил паралич и усыпил в его душе все, кроме любви к больной девочке, игравшей в песке.