Эпидемии и общество: от Черной смерти до новейших вирусов - Фрэнк Сноуден

самых бедных стран мира. Согласно Отчету ООН о развитии человечества, представленному в 2016 г., Гвинея занимала 183-е место из 188 стран, расположенных в списке в соответствии с индексом развития человеческого потенциала, который показывает общее экономическое благополучие в стране и вычисляется на основе ряда критериев. Если говорить только о доходе на душу населения, то годовой доход жителя Гвинеи в долларах США составил 1058 долл. Либерия, чьи граждане зарабатывали 683 долл. на душу населения в год, была помещена на 177-е место, а Сьерра-Леоне со среднедушевым доходом в 1529 долл. заняла 179-е место. Доля населения, жившего в условиях тяжелой многоаспектной бедности, составила 49,8 % (Гвинея), 35,4 % (Либерия) и 43,9 % (Сьерра-Леоне){282}.

Беспросветная нищета серьезно повлияла на возможность стран Западной Африки создать инфраструктуру здравоохранения. Проблема усугублялась тем, что у государств в регионе были разные приоритеты. В 2001 г. на саммите министров здравоохранения африканских стран в столице Нигерии Абудже была принята одобренная всеми резолюция, предписывающая странам-участницам стремиться повысить выделяемую на здравоохранение долю ВВП до 15 %. Но в 2014 г. Сьерра-Леоне, Гвинея и Либерия очень сильно отставали от заданной цели, направляя на здравоохранение только 1,9 %, 2,7 % и 3,2 % соответственно. От такого же пренебрежения страдали образование, социальная политика, жилищное строительство и транспорт, а единственной относительно хорошо финансируемой сферой во всех странах была армия. Совершенно не продвигаясь к достижению целей, обозначенных в Абудже, Гвинея и Сьерра-Леоне фактически сокращали финансирование министерств здравоохранения в годы после конференции, хотя рост производства пальмового масла и других отраслей промышленности привел к экономическому подъему и создал очаги богатства среди преобладающей нищеты. История лихорадки Эбола – это сюжет не только о бедности, но и о несбалансированном распределении ресурсов, а также о сомнительных нравственных приоритетах общества.

Когда произошла вспышка Эболы, все три страны были абсолютно к этому не готовы. Например, ни в одной практически не было медработников. В Западной Африке количество обученных врачей, медсестер и акушерок на душу населения оказалось наименьшим в мире. В Либерии на 100 000 жителей приходилось 0,1 врача, похожие цифры были в Сьерра-Леоне и в Гвинее: 0,2 и 1,0 соответственно – сравните, например, с Францией, где на 10 000 жителей приходится 31,9 врача, и с США, где этот показатель составляет 24,5. В большой канадской больнице врачей было больше, чем во всей Либерии, где и без того сильнейший дефицит усугубляла гражданская война, начавшаяся в XXI в. Из-за нее даже те немногочисленные врачи, что находились в стране, были вынуждены уехать; поэтому, когда разразилась эпидемия Эболы, в США либерийских медиков оказалось больше, чем в самой Либерии, где 218 врачей и 5234 медсестры обслуживали население численностью 4,3 млн человек. К тому же весь этот медперсонал в основном находился в столичной Монровии, а в остальной стране люди фактически не имели доступа к медицинской помощи, если не считать народных целителей.

В больницах дела обстояли не лучше. Там зачастую не было ни изоляционных палат, ни электричества, ни водопровода, а также отсутствовало диагностическое оборудование, средства защиты для персонала и знания относительно того, как действовать в случае чрезвычайной ситуации. И без того переполненные больницы не имели возможности принимать новых пациентов даже в случае крайней необходимости. В таких условиях у персонала опускались руки, и во время чрезвычайной ситуации медработники начали массово дезертировать, потому что были напуганы, перегружены работой и получали низкую зарплату. Они впадали в отчаяние из-за того, что не могли помочь пациентам, и из-за того, что население было проникнуто глубоким недоверием к медицине и считало, что в больницах люди оказываются, только чтобы умереть. Уже после появления вируса, одна из статей The New York Times назвала систему здравоохранения в трех пострадавших странах невидимой{283}.

В такой ситуации многие медработники, продолжившие выполнять свой долг, были обречены заразиться. У западноафриканских медиков не было ни инструментов, ни препаратов, ни оборудования, ни подготовки, чтобы себя защитить, и высокий уровень заражения в больницах добил систему здравоохранения, которая и так лежала в руинах, окончательно.

Несмотря на все факторы риска, Эбола не обернулась бы серьезной эпидемией, если бы оставалась в лесном регионе. Эпидемиологическую историю Эболы во многом определил тот факт, что леса Западной Африки были тесно связаны с городами. Заразив ребенка и его близких в деревне Мельанду, вирус создал очаг в удобном месте, откуда мог легко распространиться и по Гвинее, и по двум соседним странам, границы которых проходили недалеко от того места, где заболел полуторагодовалый Эмиль. К 2013 г. производство пальмового масла обеспечило обширную связь лесных регионов с внешним миром. Происходила трудовая миграция крестьян, лишенных собственности, и работников плантаций, осуществляли деловые поездки сотрудники компаний и правительственные чиновники, приезжали солдаты из Конакри, увеличивались темпы транспортировки грузов вверх и вниз по реке, вводились в эксплуатацию сети грунтовых дорог – все это способствовало постоянному перемещению людей, товаров и оборудования через границы в города, так что весь бассейн реки Мано оказался опутан паутиной глобализации.

Взаимосвязанность лесов с городскими районами Западной Африки формировалась не только индустрией пальмового масла, но и другими отраслями. За десятилетия, предшествующие вспышке 2013 г., в леса Гвинеи, Либерии и Сьерра-Леоне вторглось множество предприятий. Лесозаготовительным компаниям и каучуковым плантаторам была нужна земля, а горнодобывающие фирмы интересовались залежами алмазов, золота, бокситов и железа. Часть деревьев вырубили строительные компании, удовлетворявшие растущий спрос на пиломатериалы, вызванный крупномасштабной миграцией и ростом городов. Все эти процессы приводили в движение людей, товары и торговлю как внутри лесных префектур, так и между ними и внешним миром. Газета The Irish Times, взявшая на себя труд развенчать расхожий миф о далеких африканских джунглях, населенных дикарями-охотниками, питающимися дичью, объясняла читателям, что вспышка Эболы демонстрирует нечто прямо противоположное. «На самом деле, – писал репортер газеты, – процесс обезлесения, в последние десятилетия значительно ускорившийся, не затронул лишь малую часть широкого пояса тропических лесов Верхней Гвинеи. Это серьезно повлияло на популяции летучих мышей, создав предпосылки для вспышки заболевания»{284}.

Прибыв волонтером на передовую борьбы с заболеванием в лесной регион, ирландский вирусолог Кристофер Лог не обнаружил и следа той нетронутой лесной идиллии, которую ожидал увидеть. Наоборот, ландшафт носил все признаки оживленной коммерческой деятельности. Он писал, что местность напоминала «огромное лоскутное одеяло, составленное из отрезков ярко-зеленой растительности и грунтовых троп терракотового цвета, которые, как мы узнали позже, служили дорогами и, петляя внутри лесных массивов и вокруг них, соединяли деревеньки друг с другом, с лиманами и реками»{285}. Больше всего миграции поспособствовали горнодобывающие компании. Забираясь в леса все глубже, они привели в движение многочисленные массы молодых людей, жаждущих работать и путешествовать.

В течение двенадцати недель после смерти Эмиля Уамуно в декабре 2013 г. лихорадка Эбола тихо циркулировала в лесном регионе, не попадая в поле зрения системы здравоохранения, которой там и не было. Столичные медики заметили рост смертности, но списали его на гастроэнтерит и холеру, эндемичные для этого региона. Ошибочный диагноз позволил вирусу Эбола беспрепятственно достичь Конакри, Монровии и Фритауна. Ретроспективное расследование показало, что 400 км, отделявших деревню Мельанду от Конакри, где проживало 2 млн человек, болезнь преодолела к 1 февраля 2014 г. Вирус в столицу доставил один из многочисленных родственников Эмиля, что наглядно иллюстрирует тесную связь лесов с городами. Затем лихорадка Эбола вспыхнула в трущобах, где, как и в местных больницах, царили антисанитария и теснота, а какие-либо удобства просто-напросто отсутствовали. Так трансформация лесной среды помогла Эболе перейти к человеку, а убогая среда перенаселенных западноафриканских городов способствовала стремительному распространению вируса.

Первые реакции на чрезвычайную ситуацию

Предпринимать что-то в связи с распространением лихорадки Эбола стали в марте 2014 г., когда подтвердились первые случаи в Конакри, однако на официальном уровне они обеспокоенности не вызвали. В марте в ситуацию вмешались неправительственные благотворительные организации «Сумка самаритянина» и в первую очередь «Врачи без границ». Получив лабораторные доказательства, что «загадочные случаи», о которых докладывало министерство здравоохранения Гвинеи, на самом деле были не чем иным, как лихорадкой Эбола, «Врачи без границ» отреагировали моментально. 25 марта расположенная в Париже неправительственная организация немедленно направила в Западную Африку 60 медицинских работников, тонны медицинского оборудования и расходных материалов.

К концу эпидемии туда были брошены абсолютно все резервы «Врачей без границ». В начале 2014 г. они сосредоточились на предотвращении гуманитарной катастрофы в Судане, Сирии и Центрально-Африканской Республике. Внезапно международная благотворительная структура столкнулась с необходимостью взять под контроль чрезвычайную эпидемическую ситуацию беспрецедентного масштаба. В Западной Африке