Это я тебя убила - Екатерина Звонцова

ощущение – его рук поверх своих волос. Сжимаю губы. Все-таки улыбаюсь. Ладони лежат мягко, совсем не давят, это явно не попытка обрисовать мне в красках будущую смерть. Что тогда?

– Пожалуйста, не думай хотя бы о Физалии, – просит он.

Да. Значит, вспомнил мое отчаяние у мемориала. Там, говоря о бессчетных погибших с обеих сторон, я действительно готова была проклясть себя за бездействие. Никакое «мне было восемь», никакое «все решали взрослые», мне не помогало. Сейчас это тоже жжется во мне, но… но доброта Клио, и случившееся с парнями, и наши разговоры о трагедиях и героях немного разжали тиски на сердце. Как и решение о платье. Я не хочу тащить за собой бремя вины своего народа. Патетичные удары кулаком в грудь, вечные покаяния без тени действий – удел слабых. А я, возможно, именно тот правитель, который нужен, чтобы никогда не повторить историю Гирии и Физалии и исправить ее последствия. Делами. Я должна выжить. А чтобы это точно получилось, мне нужен предельно ясный разум, ведь я понятия не имею, что из моих мыслей тигрозубый Арфемис может вывернуть против меня.

Ладони Эвера слабо дрожат, он смыкает веки на несколько секунд и опять подается вперед. Мое сердце делает секундный прыжок к горлу и ухает в желудок; все мысли о правиле безгрешности летят прочь стаей чаек. Неужели поцелует?.. Нет, он чуть падает на меня, явно обессилев, но приходит в себя до того, как обмякнет окончательно. Я сама удерживаю на прежнем месте его соскальзывающие, трясущиеся все сильнее руки. Холодные. Болезненно холодные.

– Что?.. – Снова пытаюсь поймать помутневший взгляд. – Что, Эвер? Тебе нехорошо?

– Немного, – неохотно отзывается он, стараясь выпрямиться. Виновато отводит глаза. – Вот об этом я и говорю, как ты там сказала утром? «Так, разваливаюсь себе на части».

Помнит. Помнит такую ерунду. Хотя есть ощущение, что это наша новая реальность.

– Приляг. – Киваю на кровать. – Позвать кого-то из замковых…

– Нет, нет, не надо. – Он качает головой, не спешит ложиться, но теперь я отвожу его руки и упираюсь ладонями в плечи.

Ему не понравится мое открытое беспокойство, очередное напоминание о бессилии, о «я так не привык»: в детстве, кроме Кошмарных недель, мне ведь не приходилось заботиться об Эвере как о больном, это он вечно выхаживал меня. Мне самой это беспокойство не нравится, выматывает напрочь, а день и так чудовищный. Поэтому я предпочитаю нервно пошутить:

– Эвер, на тебя упали две туши. Так или иначе, это неприятно. Особенно когда ты несколько дней плохо спал, а незадолго до этого вылез из пещеры.

Он слабо смеется, качая головой, – и смотрит благодарно. Все-таки опускается на кровать, полуложится, прислонившись к подушке, откидывает голову – словно так ему полегче дышится. На лоб падают светлые пряди, шея и линия челюсти в этом ракурсе – просто какая-то идеальная скульптурная лепка. О боги… к этому жизнь меня сегодня не готовила. И тем более не готовила к тому, что он начнет расстегивать рубашку, чтобы, видимо, еще раз ощупать ребра на предмет трещин. Наверное, побеспокоили его именно они.

Отвести взгляд от его пальцев, тем более от ключиц, сложно, но я спасаюсь в виолах. Блуждая глазами по мясистым фиолетовым и синим лепесткам, в очередной раз ругаю себя на чем свет стоит: послушай, дорогая, в вашем роду, по крайней мере по маминой линии, никогда не было сатиров – или как там зовутся козлоногие островитяне с юга, ну вот те, играющие на тростниковых дудках и помешанные на оргиях? Хотя зачем я проверяю мамину линию? На папу я ведь похожа больше, а у него что-то такое могло в роду и заблудиться. На лице же написано, нос этот его, маленькие стопы, которые, конечно, не копытца, но…

Осторожно касаюсь ладонями своих щек. Вроде не горят. То ли я стала лучше владеть собой, то ли помогает прохладный ветерок из окна. Еще бы встать, отойти на безопасное расстояние, пока это испытание на благочинность не кончится. Может, цветы нужно…

– Полить твои виолы? – Надеюсь, слегка охрипший голос не выдаст меня с потрохами.

– Нет, спасибо, они политы, и ветер сейчас влажный, – отзывается он и, помедлив, уточняет: – Орфо? Ты сама-то точно в порядке?

Какой-какой ветер? Быстро закрываю руками лицо, потом все-таки пересиливаю себя и поворачиваю к Эверу голову. Рубашка едва болтается на плечах. Длинные худые пальцы осторожно ощупывают ребра возле правого бока, большой, но не слишком темный синяк на коже. Проследив за кистью, я стараюсь не задерживать взгляда ни на плоском животе – с не слишком выраженными, но все же заметными и тоже более чем скульптурными кубиками, – ни тем более на груди, худой, но широкой. И все же я предательски спотыкаюсь на другом: корпус рассекают сразу девять косых, блеклых, но, похоже, глубоких застарелых шрамов. Длинные, тонкие… идут почти параллельно. Хлыст, точнее, не просто хлыст, не благородная его разновидность, придуманная быкорогим богом Фестусом для воина-нобиля.

«Кошечка». Девятихвостка. Плеть работорговца.

Я с усилием поднимаю глаза, даже не совсем понимая, что выбило меня из колеи больше, – сами эти шрамы или простой факт: теперь-то я знаю, почему при нас с Лином Эвер никогда не раздевался, почему не снял рубашку в день, когда мы брели по воде в санктуарий. А может, все-таки больше меня потрясло то, что сейчас-то он сделал это, то ли забывшись, то ли…

И он что-то говорил мне про изувеченность. Не хочу даже думать, на что похожа его спина.

– Я могу тебе помочь? – Кто только тянет меня за язык, кто толкает, но я подсаживаюсь ближе. – Ты вообще знаешь, что медики очень редко могут сами на себе…

…зашить рану. Максимальная глупость, это же другое, про хирургию, а не про диагностику, но почему-то пришлось к слову. Может, потому что помогать в чем-либо другом уже давно поздно, а может, потому что перепутались все мысли, то ли из-за внезапных чудовищных шрамов, то ли все-таки из-за этих, будь они неладны…

…пальцев, ребер, мышц на животе, сосков цвета темнорозового мрамора, ключиц. Всего и сразу.

Я ничего не соображаю в переломах, и он это знает. У меня, скорее всего, расширились зрачки, и хорошо уже то, что я не истекаю слюной. В который раз думаю о том, как здорово и разумно сделала, отправившись принимать душ с Клио. То есть без Клио. То есть… в общем, положившись на помощь человека, с которым смогла сохранить безопасное расстояние и который не воображается мне рядом, обнаженным, под горячими струями,