Это я тебя убила - Екатерина Звонцова

class="p1">Последнее слово я произношу максимально вопросительно и надеюсь, что в нем не слышно мольбы. Слышно или нет, но кто-то на Святой Горе ее уловил. Эвер, поколебавшись, подтверждает:

– Подождать тебя.

Кусаю угол губы, чтобы только не улыбнуться. Повода нет, ни малейшего, учитывая, на чем мы расстались. Ну, ждет и ждет. Скорее всего, решил сказать что-нибудь вроде: «Прости, но я действительно хочу уехать. Прямо сейчас, потому что мне все это надоело, у тебя еще и люди из окон падают». Смотрю Эверу в лицо в ожидании этих или каких-либо других слов. Но он молчит, просто молчит, глядя в ответ, словно это я должна как-то среагировать. Может, и должна.

– Ну… – Развожу руками, а что еще? – Я тут! Ты дождался! Чем займемся дальше?

Все-таки теряюсь: здесь он улыбается, и кажется, что его взгляд становятся не только ярче, но и теплее. Будто словами я то ли позабавила его, то ли даже принесла облегчение. Будто он ждал худшего. Еще какое-то время он вглядывается в меня – с надеждой что-то найти, понять? Потом качает головой, и улыбка гаснет так же быстро, как появилась. Наконец понимаю: его внимание удерживает то же, что и внимание часового. Эти царапины, которые в обед, конечно, не кровоточили, но я и сама их чувствую.

– Какая же ты… изувеченная, – едва шепчет Эвер. И вдруг, взяв меня за левую руку, разворачивает ее клеймом к себе.

Ожога нет, хотя я сама думала, что найду его, очнувшись под башней. Стрела горела; казалось, еще чуть-чуть – и вспыхнет вся моя рука, ну а потом и я целиком. Обошлось. Стрела снова черная, кожа вокруг нее выглядит неплохо, не считая пары ран, оставленных моими же ногтями во сне. Но это неважно. Прикосновение… резко вспоминается первый год после войны, день, когда Эвера привели ко мне знакомиться и мы взяли друг друга за запястья. Наши метки вспыхнули. Будто были единым целым. Может, сейчас это вспоминает и он.

– Это пройдет, – произношу, едва шевеля губами. Почему-то сглатывая ком.

Именно сейчас вдруг понимаю: боги… а ведь я устала. Для человека, которого три дня и три ночи истязали кошмарами, меня еще надолго хватило! Но что поделать. Посплю я нескоро.

– Я… пришел извиниться, Орфо. – Слова будто встряхивают меня, изнеможенное желание слизнем сползти на пол – прямиком по стене, а еще лучше по ногам Эвера – чуть отступает.

– Подожди, что? – Встряхиваюсь, думая опять о разговоре за столом. – Вот… вот что…

– Мне жаль, что я ничем тебе не помог. Что ты потратила столько сил. – Говоря, он все еще держит меня за кисть и смотрит на метку, только на нее. – Как… как здорово было в детстве, когда я всегда мог поддержать и защитить тебя или хоть дать совет. Да?

Я вздрагиваю. Украдкой подмечаю его застывший – тот самый – взгляд. Качаю головой, почти сбитая с толку. Мы все же думаем о разном. Хорошо это или плохо?

– Эвер, подожди, ты же не обязан… – Не то чтобы голос слушался.

…хотя бы потому, что как минимум какой-то частью разума ты все еще ненавидишь меня и винишь в очевидных нам обоим вещах. Я знаю. И это справедливо. И еще потому что…

– Я так не привык, – выдыхает он чуть быстрее. Наше пожатие наконец размыкается, я только теперь осознаю, что тоже цеплялась за его руку чуть повыше метки, пониже локтя. Он делает полшага назад. Жмурится на миг. – Знаю, тоже звучит невесело и, пожалуй, глупо, но все же…

Невесело. Глупо. Что? Да и о чем он вообще? Я ведь многое сказала бы о том, как мне в ту минуту помогло его присутствие, когда он звал меня, не давал потерять сознание – по крайней мере, долго. Что только его «У тебя может получиться», читавшееся на белом как мел лице, не дало мне захлебнуться страхом пополам с болью в теле. Помогло продержаться достаточно. Но… его вряд ли это утешит, как не утешило бы меня. И я прекрасно понимаю, о чем он – видящий мои царапины, убитое лицо, мешковатую одежду – переживает.

– Никому не нравится быть беспомощным. – Потираю занывшую рану на левой щеке; она, конечно же, начинает жечь только сильнее. – Мне тоже, поверь, я не понаслышке знаю это чувство. Поэтому и стараюсь как могу, особенно теперь.

– Я вижу, – начинает он, а потом устало машет рукой, разозлившись на самого себя: брови сдвигаются, переносицу раскалывает морщина. – Ладно, Орфо. Я… – он медлит, – я вообще, пожалуй, зря пришел. – Медлит снова, ему явно сложно не отводить глаз. – Но я просто хотел сказать, что, если тебе в чем-то в эти последние дни понадобится моя помощь, ты всегда можешь…

– А потом? – выпаливаю, прежде чем схватила бы слова на лету. Запоздало щелкаю зубами: дурная, позорная привычка; наверное, это чудовищный звук! Но Эвер либо не заметил его, либо проигнорировал.

– Потом?.. – переспрашивает он тихо, и я, вздохнув, понадеявшись скорее выиграть время, чем что-то еще, признаюсь:

– Слушай, я очень долго проболтала с Клио в коридоре и подустала. Пойдем сядем.

Он смотрит не то чтобы с опаской, но задумчиво: конечно же, помнит, чем кончился наш совместный ужин в моих покоях. Не хочет повторения или…

– Можем пойти к тебе, – добавляю как можно небрежнее, скрывая, о чем думаю. – Если пустишь. Хотя бы полюбуюсь на твои виолы.

Хотя бы. Ну да. На что еще? Нет, нет, только не спрашивай.

– Конечно же, пущу. – Он отталкивается от подоконника ладонью, тут же чуть морщится, потерев бок, и первым идет вдоль соседних с моей дверей. – Откуда только у тебя сомнения?

Я медлю какое-то время, просто буравя взглядом прямую спину за белой рубашкой. Откуда, Эвер?.. Да вот отсюда. Я не понимаю, что происходит сейчас в твоей голове, о чем ты думаешь, когда смотришь на меня и когда ко мне прикасаешься, даже когда просто ободряешь. Там, на берегу возле мемориала, у меня кружилась голова от того, как мы с тобой летим в пропасть, летим стремительнее ветра, а пропасть почему-то разверзается вверх, не вниз. Теперь все своим чередом: мы явно падаем. Пусть не так, как Рикус и Ардон, но… но…

– Входи. – Он уже открывает дверь. – Орфо?

То ли правда стал перемещаться сильно быстрее, чем я привыкла, то ли я нырнула в мысли слишком глубоко и перешла на черепашью походку. Нас разделяет уже шагов шесть, приходится ускориться, чтобы он не стоял впустую. Украдкой все-таки кидаю взгляд на его ноги. Ожидаемо, под шварами с их