Бессмертный избранный (СИ) - Юлия Леру

Золотое колесо Энефрет больше не светилось на моем запястье. Я придумала бы другое слово, если бы могла тогда думать, но первым, что пришло мне в голову, было «покатилось».

Колесо покатилось по моей руке и теперь светилось у локтя.

Я опускаю рукав и смотрю на Цилиолиса, ожидая, что скажет он. Вместо ответа он дергает за ворот корса и тянет его вниз. Его метка переместилась ниже и теперь сияет прямо по центру груди.

— Что с Инетис? — спрашиваю я, не в силах заставить себя выговорить имя Серпетиса.

— То же, что и у тебя, — отвечает он, поправляя корс. — У Серпетиса метка пропала уже давно, еще перед отъездом в Шин. Мы теперь остались втроем, Унна, и нам нужна твоя помощь.

Я замираю от этих слов и от значения, которое они в себе несут. Если Серпетис потерял метку, он больше не связан с нами. Он и покинул Асмору потому, что не хотел больше оставаться рядом с Инетис, которой сделал ребенка под действием чар. Я не могла винить его за это, но при мысли о том, что он может не вернуться, пока не будет уверен, что ребенок покинул Асму, слезы снова подступают к глазам.

— Ребенок в Инетис начал шевелиться, — говорит Цилиолис, и я проглатываю свою тоску и слушаю его так внимательно, как только могу. — Чувствует она себя теперь лучше, но Мланкин запретил пускать к ней посторонних. Ты знаешь обычай.

Я киваю. С первым шевелением ребенка беременная становится особенно подверженной магии и воздействию чар, ведь они могут быть наложены уже не на нее, а на плод ее чрева. Издревле с первого шевеления из покоев беременной женщины удаляли всех мужчин. Оставались лишь женщины-травницы и те, кто будет принимать роды. Я слышала, что в прошлую беременность Инетис правитель не был так щепетилен. О том, что син-фира Асморанты присутствовала на каждой казни, устроенной ее мужем, знала вся Цветущая долина. Но теперь традиция играла правителю только на руку. Беременность Инетис не была обычной, и лишнее внимание могло навредить не только ей, но и всей Асморанте. Владетелю Цветущей долины было выгодно запереть Инетис в ее покоях, пока она не родит. Он наверняка боялся разговоров о магии, которые неизбежно пойдут, когда живот Инетис начнет расти на глазах.

Но тридцать дней? Дети не начинают шевелиться через тридцать дней после зачатия. Пусть даже и носить ей беременность до конца Холодов, это еще слишком рано.

— Ты пойдешь со мной в дом правителя? — спрашивает Цилиолис. — Я больше не могу быть с ней, но кто-то из нас должен. Инетис напугана до полусмерти этой беременностью, но рассказывать о ней кому-то еще значит подвергать опасности не только себя.

Я кусаю губы. Она не звала меня все эти дни, но теперь нуждается во мне. И в глубине души я рада, что все оборачивается именно так.

— Пойду, — говорю я.

— Хорошо, тогда идем. Я вернусь и поговорю с Нарунтой после того, как отведу тебя.

— Сейчас? — спрашиваю я. — Но я не могу, у меня работа… и одежда на мне чужая.

Цилиолис смотрит на меня, и его блестящие глаза кажутся в темноте черными.

— Инетис боится оставаться одна, Унна. Она говорит, что что-то слышит в тишине. Пожалуйста, пойдем сейчас.

И у меня не остается выбора.

Мы пробираемся через двор почти украдкой. Стража вокруг дома правителя пропускает меня и Цилиолиса — теперь без вопросов, и по темному коридору мы спешим в сонную Инетис. Я вижу у входа двух солдат. Свет в плошке на стене пляшет и тускнеет при нашем приближении, когда солдаты скрещивают друсы.

— Куда направляетесь?

— Пропусти их! — доносится изнутри голос Инетис. Воин колеблется, но потом убирает друс. Второй следует его примеру.

Мы оказываемся в сонной правительницы Асморанты, и я не сразу понимаю, на кого смотрю.

От прежней Инетис не осталось и следа. Спутанные волосы уже давно не расчесывались, корс висит на худом теле. Она кажется старой — намного старше, чем Нарунта, почти как старуха-халумни. И только глаза остались теми же, и на вскинутой руке ярким светом светится колесо Энефрет. Я смотрю на ее живот, и мне кажется, я вижу, как он натягивает ткань корса, хотя этого не может быть. Прошло всего тридцать дней.

— Ты привел ее! — говорит Инетис, и я слышу в ее голосе такую радость, что мне становится не по себе. Она быстрым шагом подходит к окну и опускает шкуру. Пламя в плошке на камне колышется, когда она оборачивается и смотрит на брата. — А теперь уходи, Цили. Ты же знаешь, тебе нельзя сюда. Унна теперь будет со мной. Она останется здесь.

Цилиолис подходит к ней, чтобы обнять, потом отпускает и смотрит на меня. В его глазах я вижу что-то новое, что-то жесткое, как кончик друса, уставившийся мне в сердце. Он начинает говорить, и каждое слово камнем падает мне на сердце.

— Ты будешь с ней неотлучно, Унна, — говорит он. — Я буду навещать тебя каждый день, пока Инетис не родит. Рассказывай мне все. Все, что увидишь или услышишь, или почувствуешь. Ты понимаешь меня?

— Да, — говорю я.

Он уходит, почти сбегает из сонной, и мы с Инетис остаемся одни. Она стоит на месте и словно думает, что сказать, но вдруг вздрагивает и спешит к постели. Забирается в кровать, поджимает ноги и смотрит на меня глазами, в которых полыхает страх.

— Ты останешься спать со мной, — говорит она. — Я боюсь темноты. В ней что-то есть.

Я еще не пришла в себя, но неожиданная