Горы дышат огнем - Веселин Андреев

Марко думает о своих, а их много, секретарю районного комитета всегда приходится думать о многих людях, о их детях и матерях, о тех, кто раскачивается в грузовике рядом с ним, и о тех, кому еще предстоит погибнуть в застенках врагов, и о ребятах, которые в лесу, сумели ли они укрыться от преследователей... Миче, может быть, готовит речь, с которой собирается выступить перед судом, а может быть, она в грустном раздумье: что это была за жизнь, такая короткая, из которой восемь долгих лет она была прикована к постели. Но все-таки какой прекрасной была эта жизнь! В больших, умных глазах Миче удовлетворение, ребята молчат... Тих и в этот час, как и всю свою жизнь, Дончо Тепавичаров, рабочий-красильщик, но и полицейские понимают, каким авторитетом пользуется этот старый коммунист, участвовавший в Сентябрьском восстании, а потом скитавшийся с Горноджумайским отрядом, скрываясь в горах, в Софии, в родном Этрополе. Думает ли он сейчас о том, что этот опыт поможет ему, или мысленно прощается со своими двумя детьми?.. Встряхивает головой, чтобы отбросить с высокого лба прямые черные волосы, Александр Спасов, сжимает губы, живой, непокорный, он, даже связанный, весь кипит. Это он дерзко говорил с полицейскими, это он был кем угодно — вагоновожатым, столяром, чернорабочим, дровосеком, — все время оставаясь одним и тем же: коммунистом. Спасия, как его называли товарищи, не дрогнувший ни в переходах к нашей землянке, ни в полицейских застенках... Красивый, большой Никола Михайлов, участник Сентябрьского восстания, секретарь партийной организации в Лопяне, кладовщик в кооперации и директор лесной кооперации, смотрит отсутствующим взглядом, может, сейчас он идет своими длинными дорогами, которыми ходил до самого Дуная, чтобы раздобыть для нас хлеб... Матьо Воденичаров едва держится, ребра его перебиты — почему враги озлобились на него? Наверное, потому, что считали его своим человеком... Хорошо, что Гошо жив, он позаботится о доме. Не знает Матьо, что его сын-партизан погибнет... Добродушный и тихий, Григор Гошев из Правца — учитель. Его арестовывали, судили, подвергали гонениям; он красив даже со следами побоев, с выбитым глазом: широкое открытое лицо, курчавые волосы. Если бы ему развязали руки и дали скрипку, он и сейчас заиграл бы. Но скоро дети на Равне будут оплакивать учителя Гошо, потому что никто не обувал их, кроме него, когда рвались их маленькие цырвули, а окоченевшие пальцы не могли завязать шнурков. «Судьба человеческая, — вздыхает он, — в воскресенье женился, в среду схватили, а сейчас везут к Черному памятнику...»

Семеро проводят последнее заседание Этропольского районного комитета партии, они еще не знают этого, но заседание — последнее. Молчаливое заседание. Очень важно, как умереть, и хотя они не обсуждают этот вопрос, решение принято. Можно умереть, но остаться жить в памяти других. Они знают, что им грозит смерть, но держат эту мысль глубоко в себе, чтобы во взоре видна была только надежда...

Широкоплечий, широколицый, лесной рабочий Григор Михайлов, этрополец, получил софийскую закалку, никому не давая повода подумать, какой опасности годами подвергалась его жизнь. Но товарищи знают, как сообразителен и хитер этот Гото Дьявол. Не может пригладить свои усы и морщится от боли дедушка Цако Георгов, давший приют десяти нашим в Видраре, — он дрожит, может быть, и от страха, его подпирает своим плечом молодой ятак из Джурова, красавец, типичный болгарин Мико Лаков, которому выбили зубы и переломали ноги. Здесь и Вутьо Миков, который среди бела дня бежал из полицейского участка, но все же оказался в этом грузовике. Кроткий, со слегка грустной улыбкой и задумчивым взглядом, сидит Семко Михов, секретарь партийной организации в Видраре, партизанский интендант. Может, он шлет улыбку далеко, своим больным, смертельно перепуганным детям? Остролицый, живой Цветан Янков из Лопяна, несмотря на одышку, ходил в далекие горы, как к себе домой. Его дочери Мике три года. «Она даже не запомнит меня», — думает он, но тут же встряхивает плечами, чтобы отогнать эту мысль. Цветан Пешков, секретарь партийной организации в Осиковице, неоднократно подвергавшийся побоям в Ботевграде, уже давно знает, что ему предстоит, но сейчас его мягкое интеллигентное лицо встревожено, напряжено. Никола Цановский, ятак из Ямпы, старый коммунист, не раз подвергавшийся арестам, тоже молчалив, весь ушел в свои мысли. Издалека попали сюда, но как среди своих чувствуют себя Михаил Лазаров из Червена Бряга и Никола Вырбанов из Вырбицы в Белослатинском крае. Только почему так тяжело молчат полицейские?..

Но вот и Черный памятник...

Мы не знаем точно, как это произошло. Никому не удалось бежать, как случалось при некоторых расстрелах. Я принимал участие в расследовании этого убийства, но тогда мы искали тела своих товарищей и не вдавались в подробности расстрела. Имеются скудные сведения, полученные от какого-то полицейского и от одного солдата. Солдат шел в отпуск в родное село, услыхал шум грузовика, бросился к дороге, рассчитывая подъехать... Но раздались выстрелы и крики, он спрятался за бук и, скорее, слышал, чем видел, то, что произошло... Может, это и лучше, пусть нас мучает неизвестность, пусть мы всегда будем помнить об их смертном часе!

...Черный памятник, глухая ложбина у северного подножия Арабаконака.

«Слезай! Быстро!» — «Почему здесь? Что?..» — «Слезай, грузовик буксует, пойдем пешком».

Это совсем неожиданно, это невозможно оценить сразу. Холодно, безлюдно, сердце стынет. Впереди идут Миче, Никола Михайлов, Матьо, дед Цако, Мико, Вутьо, падают, — как идти по глубокому снегу, если руки связаны за спиной! — встают с трудом. Миче, избитая, хромает, кто-то помогает ей, поддерживая ее плечом. Идут все, не просят пощады, даже передышки не просят.

Все происходит очень быстро, для страха не остается времени, и никто из них не унизил себя перед врагами. Пули настигают их внезапно. Посылая им в спину очередь за очередью, испугавшиеся собственных выстрелов, полицейские не могут остановиться. Тогда солдат и услыхал женский крик: «Убийцы!.. За нас отомстят вам!» Миче упала на спину, мужские голоса начали песню и захлебнулись...

Убийцы даже не осмелились взглянуть мертвым в лицо. Страшно, когда видишь, что в тебя стреляют, человек может и не выдержать такого, но если поднять голову, можно поразить убийц взглядом, испытать свою человеческую силу. Это единственный момент, когда человек может почувствовать свое бессмертие, но убийцы отняли у героев и его.

Семнадцать лежат, кто где упал, сделав последний шаг с пулей в сердце, от их крови тает красный снег. Может, будет очень поэтично сказать, что она сливается с кровью гайдуков и русских воинов, павших здесь. Но кровь борцов пролилась