Фаворский свет - Федор Метлицкий

Наш шеф, почётный председатель Совета, академик с бронзовым от загара холёным лицом нетерпеливо выслушивал мои отчёты по телефону, но – у него был чудесный нюх на деньги – всегда был тут как тут, когда они появлялись, и просил (что-то удерживало его от требований) выписать командировочные на очередную конференцию – то на озере Байкал, то в Дагомысе.

Он восхищал меня вкусом к жизни. Умел жить красиво, во всех поездках – а ездил только в самые лучшие для отдыха и развлечений места за границей и у нас, умел заводить там знакомства с местной властью и хозяевами, чтобы возвращаться, даже пытался приспособить «Чистоту» для увеселения себя. Я так не умел, что-то заскорузлое во мне, от провинциального воспитания в постоянных нехватках, мешало, и я завидовал ему. Мой постоянно занятый дух «под собой не чуял страны», был вне тела, покрытого какой-то одеждой, оставлявшей только смутное ощущение. Впрочем, о теле заботилась жена.

Наверняка у него были свои глобальные замыслы в отношении нашей организации, и участие в конференциях и связи его и других членов играли свою роль, но на работе организации это не отражалось, их планы как-то испарялись перед реальностью, мы были забиты реальными проблемами, а они не знали, чего нам это стоило.

Зачем мне всё это – тащить ношу, которую не ценят эти гедонисты, извлекающие из всего радость существования? Меня власть не возбуждала, наверное, не умел выйти из своей скромной ниши. Не умею жить, не то что делать карьеру. Я всеяден, принимаю всё как есть. Не вовлекаюсь в тусовки, политическую борьбу. Хочу развивать дело, добиваться сносного результата.

Самое страшное – ноша ответственности, я один должен решать, куда идти и как выжить. Не с кем посоветоваться, никто сторонний не поможет – для этого нужно влезть в дело так, как я. То есть самому развивать дело. Самому решать, решаться. Да и просто уметь зарабатывать деньги, без которых завалов не разгрести.

Второе лицо Совета – доктор-химик Протасов, всегда согнувшийся, с хищно-улыбчивым выражением лица, знал все юридические тонкости (опыт многих тяжб и исков на предыдущих работах, о чём мы не знали), был у нас чаще и фактически считался руководителем, на всякий случай предпочитая быть вторым.

Наша профессура скоро заметила, что он тянет одеяло на себя. Добивался нужных ему постановлений Совета, брал на себя его функции. Здесь он был до странности наивен, и это погубило его.

Нам удалось отбиться от Протасова и отправить на пенсию, не зная, что он уже был пенсионером. Он затеял иск. Естественно, отбивался в судах я. Мою профессуру трудно привлечь даже как свидетелей.

В то время по общественным объединениям прокатилась волна расколов. Многие осознали, что можно стать самостоятельным, взять власть, неважно, кто создавал организацию и сколько сил вложил. Меня удивляло: как возникает драма? Одни – в головокружительном возбуждении – открывают, что можно что-то захватить, отнять. Другие – жертвы в негодовании от предательства – начинают защищаться. И на ровном месте возникает жестокий конфликт, до смертоубийства.

Протасов тайно создавал свою организацию «Сила природы», от имени Совета привлекая наши филиалы в регионах.

Я быстро восстановил наши филиалы, объяснив им ситуацию, и Протасов предстал в подобающем ему свете.

Я зря это сделал. Видимо, затронул такую глубину его самолюбия, что он набросился на меня в суде. Это был удар неизвестно откуда, из тёмной стороны жизни, которой я был противен, прямо в мою открытую грудь. Еле растащили.

Я понял, что на этом он не остановится. Шкурой чувствовал скорую месть его сторонников.

Наш офис – в чудесном доме с колоннами, усадьбе, когда-то до революции умыкнутой у представителя тогдашнего среднего класса, и в суматохе приватизации отвоёванной где-то в верхах нашим почётным председателем Совета. Милая сердцу старинная усадьба, построенная по «индивидуальному заказу», по законам видеоэкологии, о которой строители тогда не подозревали.

Вижу себя в кабинете с отрадно расставленными шкафами и систематизированными мной по нашему направлению книгами, журналами по разным странам и в целом по планете. Намоленная временем обстановка, чувство достигнутого уюта странно вызывали скуку. Словно знал, что закончу жизнь в этих, таких знакомых, стенах. До сонливости предавался камланию, искал в своём деле удовлетворяющий меня выход. Мучительно искал стратегию. Сотрудники думали, что я руковожу ими из глубин готовых стратегических замыслов.

Понедельник – день летучки. Сослуживцы занимаются неизвестно чем, встрепенувшись, когда заглядывает шеф.

Хотя я научился быть сдержанным, но внутри такой же, как в молодости. Обычно стыжусь, когда рядом вкалывают ради меня. Например, сижу у зубного врача в кресле, виноватый и готовый подставиться. А ведь заплатил нормально – «зелёными», и суетиться должен он. Деньги не помогают уравновесить мою совесть. Откуда этот стыд? Отчего чувствую себя виноватым перед теми, кто делает дело? Особенно дело обслуживания меня? Наверное, это какая-то метафизическая вина, хранящаяся в подсознании, с детства.

Но перед своими сотрудниками меняюсь, здесь я сам работаю и отвечаю за всё, а они ни за что. Так что надобность вилять отпадает. Правда, остаточные явления зависимости наличествуют. Они же во мне чувствуют добряка, и потому не боятся.

Кажется, мои коллеги не чувствуют никакой вины. В стороне от всего. Вижу их повёрнутыми ко мне лишь одной стороной – скукой обязанностей, отчего-то не вдохновляемых целями и творческими возможностями. Неужели этого не внушить?

Пытаюсь оживить нашу неповоротливую махину, чувствуя себя проповедником в диком племени не верящих ни во что.

– Ни одна работа не удовлетворяет, если не ищешь в ней разгадки своей судьбы. Тем более, на работе по принуждению. Конфуций говорил: найди в работе свою душу, и труд исчезнет. Что-то вроде.

Они не поняли.

– Хотел сказать: когда ставишь высокую цель, то деньги приходят сами. А не наоборот.

Мои сослуживцы набраны случайно, на небольшую зарплату общественной организации, из Фонда занятости, по «резюме» из интернета, по рекомендации знакомых. Это те, без достаточной или востребованной квалификации, кому некуда идти из-за отсутствия социальных лифтов.

Вот молодые специалисты, смотрят как ученики, ясные от неведения драматизма всего, что происходит на земле, и потому обращённые только в радужную сторону нашего дела. Они разговаривают с клиентами по телефону самоуверенно, не сообщая мне – о чём? Я в панике: что они там ляпают?

Ветераны, они со мной с самого начала, сидят развалившись, как свои. Мой грузный зам Пеньков, с широким багровым лицом и гусарскими усиками, больной честолюбием, профессиональный и порядочный. Никогда не забуду время нищеты, когда ты один не оставил меня (пусть тебе и некуда было деваться), и мы лихорадочно продумывали способы отъёма и увода у предпринимателей – членов нашего общественного объединения добровольных членских взносов, налаживали «хозяйственную деятельность», то есть способы заработать, и ужас безденежья, когда жёны выгоняли нас из дома. Он любит рассказывать истории из жизни в высших сферах: «Заходит ко мне в кабинет министр, я вынимаю бутылку из сейфа…». Показывает нарочитую независимость. Былое величие стало его болезнью. Может быть, в его чинопочитании скрытая ранимость? Его я ценил за профессионализм, годами выработанную чиновничью пунктуальность и дисциплину, аккуратность и дотошность, даже мелочность при вникании в дело. Он дисциплинирует молодых сотрудников. Это крайне облегчало мою ношу, я мог на него положиться.

Осторожный худенький бухгалтер с острой бородкой, щуплой фигуркой, специально приспособленной, чтобы уклоняться от нагрузок и трудностей, предостерегающий меня от нелепых поступков. Может быть, природа не дала ему способностей, чтобы пробиваться? Или тут дело в состоянии телесном? Нам кажется кто-то ретроградом, равнодушным эгоистом, а человек не может, или просто устал. Не там ли основные мотивы нашего нежелания совершенствоваться, идти вперёд? Это бывает и во мне – то орлом летаю, то не могу пробиться туда, где недавно летал. Он всячески угождал мне лично и каждому в отдельности, искренно, из уважения и понимания, и очень робко заговаривал о повышении зарплаты. Хроническое нищенское существование в детстве, студенчестве, в институте осталось в нём неизгладимым отпечатком. Предложи ему быть царём, так он схватит сто рублей и убежит.

Секретарша Дора, с жёваным лицом больной печенью, сумела получить от Системы квартиру, и не могла насытиться рассказами. «Сидела дома. Квартиру протирала. Так люблю! Не устаю. Плинтуса до блеска протёрла. Даже всплакнула». Своя квартира – это было чудо, за пределами существования. Это чудо заменило ей всё, о чём мечтала в жизни.

Наша работа, по Марксу, называется отчуждённым трудом, то есть люди не знают, на какого дядю работают, как было во все времена. Привыкли видеть наше дело как нечто объективное, обязательное, данное свыше, кормящее из какого-то сакрального бюджета. Упорно сохраняют традицию и в новой независимой организации, мягко выскальзывая из-под скучных обязанностей.