О чем молчит ласточка - Сильванова Катерина

По дороге подсчитывал: как там сказала Ольга Леонидовна – два года как перерос вступление в комсомол? Значит, Коневу шестнадцать?

В итоге Ирину он застал у кортов.

– Ну не знаю, Володь… – Отвечая на его вопрос, она задумчиво хлопала ракеткой себя по ноге. – Он не то чтобы хулиганистый, просто постоянно влипает в истории. Юра неплохой парень, но от него одни неприятности. Все по мелочи, но в сумме – вред приличный: тарелки бьет, лестницы ломает и гирлянды, курит, сбегает в деревню в магазин. Еще и ребят-соотрядников подначивает творить всякое безобразие, но в сущности – ничего криминального. Если бы он в прошлом году не подрался с сыном, к-хм… одного человека, – Ирина взметнула взгляд вверх, намекая, что этот человек непростой, – на Юрины выходки никто не обращал бы такого внимания, как сейчас.

– И почему он подрался?

– А… – Ирина замерла и задумчиво посмотрела на Володю. – Ты представляешь, я не знаю. То есть не помню. Скорее всего, потому, что они конкурировали.

– Хм… И в чем это Конев мог конкурировать с блатняком?

Но Ирина успела только пожать плечами, как ее позвала тройка кокетливо улыбающихся девчонок из первого отряда, и та отправилась к ним. Правда, улыбались они не ей, а Володе, и он от греха подальше пошел в кинозал.

«Надо, как сказала Ольга Леонидовна, занять Конева делом», – решил он, забирая из вожатской тетрадь со сценарием.

Вечером, после полдника, Володя сел на сцену кинозала перечитывать пьесу. Задумчиво повторяя про себя: «Юра, Юра…» – откусил кусок от подаренной Машей груши и начал безуспешно искать Коневу роль.

Когда тот явился, Володя понял, что на площади видел совсем другого человека. Тот был обиженным, наверное, даже несправедливо обвиненным и поэтому вызывал сочувствие. А вот сейчас перед ним стоял нагловатый пацан, который бесстыже разглядывал его, стреляя шкодливыми искрами из глаз. И ладно бы, если он просто стоял молча, так нет, решил повыделываться. Когда Володя сообщил, что роли для него нет, сначала заявил, что сыграет в спектакле полено, а затем лег на пол и, вытянувшись струной, это полено показал! Володю эта выходка рассердила – он здесь не затем, чтобы что-то доказывать и объяснять каким-то хулиганам, он ставит спектакль! Но объяснять все же пришлось:

– Раз роли не нашлось, будешь мне помогать с актерами.

– И с чего это ты взял, что я соглашусь?

– Согласишься. Потому что у тебя нет выбора.

Володя напомнил ему про уговор с Ольгой Леонидовной и что Ирина за него поручилась. Тот разозлился, заявив, чтобы Володя не смел его шантажировать. Еще и принялся угрожать, что всем покажет, где раки зимуют, а лично Володе испортит спектакль, устроив свой. Но какими бы громкими ни были слова Юры и какими бы устрашающими ни были угрозы, Володя четко расслышал другое – гнев бессилия. Как там Ирина сказала – если бы не подрался с сыном какого-то номенклатурного товарища? Если бы… и все-таки странно, что Ирина не помнит, почему подрался. Врет, или недоговаривает, или правда забыла? Какой бы ни была причина, Юра оказался загнан в угол из-за испорченной репутации.

Подтверждая Володину догадку, Юра неожиданно поник и раскаялся:

– Я не хотел! И насчет Иры не хотел…

– Я верю тебе, – сказал Володя серьезно. – Поверили бы и другие, если бы репутация у Юры Конева была не такой плохой. После твоей прошлогодней драки сюда проверки как к себе домой ходят, одна за одной. Леонидовне только повод дай, она тебя выгонит. Так что, Юра… Будь мужчиной. Ирина за тебя поручилась, а теперь и я отвечаю. Не подведи нас.

И он действительно не подвел. Володя не знал, сам ли повлиял так на Юру или тот изначально не был таким уж безалаберным хулиганом, как про него рассказывали. Но с ним оказалось очень легко подружиться. Юра буквально рвался помогать: сперва с театральным кружком, с постановкой и сценарием, потом – с дикими малышами из отряда. Он вместе с Володей следил за ними на пляже, вытаскивал Пчелкина из воды, когда тот пытался уплыть за буйки. Руководил ребятами на зарядке, чтобы строились ровнее и не нервировали лишний раз своего вожатого. И самое сложное – помогал их укладывать спать по вечерам.

– …Сначала ему ничего не было видно, но, едва глаза привыкли, едва он смог узнать очертания шкафа и тумбы, как увидел, что дверца распахнулась… – Вошедший в раж Юра рассказывал малышне страшилку, и в этот момент на Володю обрушилось осознание: «Это снова началось».

Его руки аж задрожали.

Последние пять минут, вслушиваясь в наигранно-мрачный, но такой приятный голос Юры, Володя не сводил с него взгляда. Сидел рядом на кровати, наверное, даже слишком близко. И вместо того чтобы следить за ребятами из отряда, рассматривал его лицо. Аккуратный профиль, тонкие губы, которые Юра кривил, пытаясь нагнать на малышню жути. Курносый нос. Большие глаза – сейчас, в полумраке комнаты, черные, но Володя знал, что они карие, в обрамлении редких, но длинных ресниц. И темные непослушные волосы… У Володи снова дернулась рука – оттого, что захотелось пригладить торчащую над ухом прядь.

Он заставил себя немного отодвинуться от Юры – тот, увлеченный рассказом, и не заметил ничего. А потом Володя еле дождался, пока страшилка закончится, убедился, что ребята уснули, и выбежал из корпуса. Юра – за ним. Свежий ночной воздух ничуть не освежил – лицо горело, мысли путались, лишь одна из них пульсировала в голове: «Снова, снова, опять».

Ему ведь казалось, что это кончилось, что существует лишь один человек, к которому у него было «это». Влечение. Володя уже давно знал, как это называется.

Юра спросил что-то, Володя, кажется, разозлился. Сказал, что Юра перепугал малышню до смерти. Тут же сам пожалел, что вспылил, – в конце концов, Юра ни в чем не виноват. Никто не виноват, кроме Володи, и злиться тут нужно было только на себя! Это все его больное воображение, его расстройство…

Именно в тот вечер, сидя на карусели посреди пушистой одуванчиковой поляны, Володя дал себе обещание: он ни за что не позволит «этому» хоть как-то задеть Юру.

А Юра был везде, почти всегда рядом, так искренне, по-дружески помогал ему с малышней, со сценарием… Наверное, Володе нужно было быть жестче и сильнее – даже через обиду вовремя оттолкнуть его, оградить от себя. Но Володя этого не сделал, не смог отказать себе смотреть на него, разговаривать с ним, слушать его голос.

Днем они были друзьями: репетировали спектакль, воспитывали октябрят, гуляли, а ночью Володя сходил с ума от того, каким Юра приходил к нему во снах. Просыпаясь в панике и дрожа всем телом, Володя так искренне себя ненавидел и так безумно боялся, что хотел тут же бежать к черту из этого лагеря, только бы Юра его больше никогда не встречал.

Но стоило снова увидеть его – улыбчивого, машущего рукой с другой стороны корта, румяного после зарядки, и страх уходил. Он сменялся желанием навсегда остаться рядом. Хотя бы просто смотреть. И решимостью никогда, ни за что не причинить вред.

Вред Володя причинял только себе. Как тогда, в душевой.

Так получалось, что отряды в «Ласточке» принимали душ по старшинству – от самого младшего к старшему. Володя как раз пересчитал своих ребят и хотел было окликнуть Лену, чтобы присмотрела за ними, пока он проверит температуру воды, как к душевой подбежал Юра.

– Володь, а Володь, пусти меня с пятым отрядом, по-дружески? А то первому отряду никогда горячей воды не достается, тем более пацанам, девки всю расходуют!

Хватило одного быстрого взгляда на него – загорелого, в трусах и шлепках, с полотенцем, перекинутым через плечо, улыбающегося во все тридцать два…

– Я сейчас, температуру только проверю… – сдавленно выдал Володя, резко разворачиваясь на пятках. – Присмотри за ними, ладно?

Не осознавая, что делает, он вбежал в первый же душевой отсек, схватился за красный вентиль и выкрутил его до конца. В голове завопил внутренний голос, такой громогласный, что невозможно было понять, чего он хочет и о чем кричит. В ушах звенело.